— А он разве понимает по–татарски? — прищурился Вядут.
— Я б ему перевел твои слова на русский.
Абдрассулин горестно покачал стриженой головой.
Широкие его брови перекосились от притворного огорчения.
— И это называется кунак, близкий человек. Свою родную сестру ему в жены обещал. Цэ, цэ, — поцокал языком Вядут. — Такой девушки, как моя сестра, во всей Горьковской области не найдешь да и в Уфимской тоже. Красивая Зяйнаб, словно мак в цвету.
— Да она же еще маленькая, — возразил Зинаид.
— Пока тебе жениться, она вырастет, клянусь аллахом. Девки, знаешь, как быстро растут, что твои лопухи под забором.
К пушке подошел Володя Мельниченко, протянул своим приемным отцам котелок с водой.
— У пэтээровцев достал, — сообщил с улыбкой. Он уже одет в военную форму и поэтому кажется старше своих лет.
— Сходи теперь в соседний расчет, узнай, не привезли кашу, — сказал командир орудия, с трудом отрываясь от котелка и передавая его заряжающему.
— А я уже принес ее, — засмеялся юный артиллерист. — Гляжу, на дороге лежит. Вот, смотрите, какая жирная… — и он вынул из кармана бумажный листок.
Аймалетдинов взял листок, повернул его так, чтобы освещало закатом, и стал читать вслух:
«Голубые дьяволы, бандиты Красовского!
Прекратите бессмысленное сопротивление. Не дожидайтесь, пока наши доблестные войска выжгут огнем своих орудий все до единой ваши большевистские голубые петлицы. Бейте своих комиссаров и сдавайтесь в плен. Германское командование обязуется вас хорошо одевать и вкусно кормить. Вы будете есть кашу с маслом, молоко и сало. Бросайте оружие и переходите к нам. Эта листовка будет служить вам пропуском.
— А что я говорил! — подмигнул Володя. — Тут вам и каша, и молоко, и сало.
— Нам с Зинаидом сало есть нельзя, коран мал–мало запрещает, — проворчал Вядут и вдруг сорвался с ящика, завращал горящими от возбуждения глазами. — Какой глупый этот немец! Тьфу! Какой дурак! Бандитом нас зовет, а сам обещает кашу давать! Сам ты бандит! — погрозил он кулаком в темнеющую даль, туда, где в сгущающихся сумерках блестели в догорающих лучах заката купола моздокского собора. — Пришел в чужой дом, грабишь его хозяина и «бандит» на него говоришь. Дали мы тебе сегодня железной каши, проклятый фашист? Нажрался ты шрапнелью по самые ноздри. Завтра еще дадим!
— Бандитами он нас обзывает, конечно, зря, — согласился с заряжающим командир орудия. — А вот насчет «голубых дьяволов» я не возражаю. Даже приятно, что тебя шайтаном зовут, боятся, значит.
В кукурузе послышался шелест, и вскоре к орудию подошел командир батареи лейтенант Цаликов. Он был в приподнятом настроении, его горбоносое лицо светилось улыбкой. А может быть, оно отражало догорающую в небе зарю?
— Ну, как вы тут живы–здоровы, голубчики? — спросил он, приняв рапорт командира орудия.
— Слава аллаху, — ответил Абдрассулин. — Сегодня мал–мало жив остался, а завтра, однако, помирать придется.
— Что–то мрачно ты настроен? — командир батареи привык всегда видеть Абдрассулина бодрым и жизнерадостным.
— Так я почему–то думал, — пошевелил бровями Абдрассулин. — Сегодня он нас весь день гонял, как зайца: мы — туда, он бьет снарядом, мы — сюда, тоже бьет. За горой спрятались — видит, в кукурузу залезли — тоже видит. Очень хороший глаз у немца.
— Вот–вот, — подхватил командир батареи. — Надо выбить немцу глаз, так мне и Красовский сказал. Поэтому приказываю: с наступлением темноты выдвинуться с пушкой как можно ближе к переднему краю, на рассвете поразить прямой наводкой вражеского наблюдателя, засевшего на куполе городского собора, и, не мешкая, убраться на прежнюю позицию. Приказ ясен?
— Так точно, — вскинул руку к пилотке командир орудия.
До чего же длинная ночь! Давно уже артиллеристы, пользуясь темнотой, сменили позицию, а ночь все тянется и тянется. Аймалетдинов поплотнее запахнулся в шинель, прижался спиной к спине похрапывающего во сне земляка. На редкость беспечный мужик этот Вядут.
За дорогой, в развалинах черепичного завода, немцы на гармошке играют, а он спит и в ус не дует, словно находится в глубоком тылу. Терпко пахнет полынью. В небе сияют звезды. От них так светло на земле, что отчетливо виден силуэт подбитого немецкого танка, за которым укрылась пушка. Родимая. Безотказная. Противотанковая. Сколько пройдено с нею фронтовых дорог. Сколько уничтожено техники и живой силы врага! Перед глазами командира орудия поплыли изжелта–серые ставропольские степи, по которым пришлось отступать в жаркие июльские дни без воды и боеприпасов. Потом их сменили родные волжские раздолья, чередующиеся с дремучими лесами. Вот блеснула голубой лентой деревенская речка. На ее поросшем ромашками берегу сидит девчонка. Да это же Зяйнаб, сестра Абдрассулина! Но почему она такая взрослая? Когда успела вырасти? Нет, это не Зяйнаб, а Зина, продавщица из Ворошиловска, из–за которой они поссорились с Вядутом, находясь в увольнении. Вот уж не думал, что из–за какой–то незнакомой девчонки можно дуться на товарища несколько дней. Ишь, как он передернул свои и без того перекошенные брови. Прямо не Вядут, а настоящий Отелло.