— Отставить! — крикнул помкомроты. — Не видишь, дед, гвардия пьет? — повернулся он к седому нарушителю очередности и выпятил грудь, на которой желтел новенький гвардейский значок.
— Хе! Гвардия… — усмехнулся дед. — Какая же ты гвардия, ежли в тебе настоящего росту нет. Вот когда я служил в конвое его императорского величества…
Слова старика потонули в общем хохоте.
— Прекратить смех! — побагровел Светличный и ненавидяще взглянул на насмешника. — Ты, дед, соображай, когда и с кем говоришь, понял? Знаешь поговорку: «Мал золотник, да дорог».
— И я про то гутарю: дюже дорого нам обходятся такие золотники, — подхватил, словно обрадовался, старик. — Восемь ден уже удираю от немца с такими вот золотниками, а он все на пятки жмет. Гвардия…
У гвардии лейтенанта от злости побелел кончик острого, как у скворца, носа.
— Сволоку я тебя, дед, сейчас в особый отдел, узнаешь тогда, почем сотня гребешков.
— Хе! Голубь мой сероплекий, — усмехнулся злоязыкий старик. — Мой особый отдел давно мне повестку шлет: на Ильин день восемьдесят стукнуло. Пора бы и честь знать, да больно охота поглядеть, чем все энто кончится. Ведь не должен же он, язви его в чешую, победить нас, русских. Э, да что с тобой толковать… — он махнул рукой и пошел прочь от колодца.
— Смерти не боишься, а от нее бежишь! — злорадно крикнул ему вслед Светличный.
— Не от смерти, а от фашиста, — обернулся старик на мгновенье и сплюнул в дорожную пыль.
К Светличному быстро подошел командир роты, процедил сквозь зубы, чтоб не слышали остальные:
— Ну зачем ты так?
Затем догнал старика, попросил вернуться к колодцу.
— Лейтенант пошутил, — сказал он, хмуря брови. — У него, видишь ли, очень развито чувство юмора.
— Дай–то бог, — вздохнул старик. — Хоть шуткой, хоть смехом, да было бы дело с успехом.
Набрав воды, он подошел к повозке, на которой сидела такая же старая, как он сам, бабка:
— Испей–ка, Мотря, водицы.
Услышав плеск воды в ведре, просительно заржал конь.
— Успеешь, — отозвался хозяин. — Охолони малость с дороги.
К нему снова подошел командир роты, поинтересовался, откуда и куда едет.
— Сказано, от фашиста, язви его в чешую, с самой Кубани, от Кропоткина. А едем в Моздок. Далече тут до него?
— Километров тридцать.
— Свояк у меня там живет, в Предмостном. Не знаю только — жив, нет ли. Годов двадцать, считай, не виделись.
— А где ж другие беженцы? Неужели только одни вы от немца уходите?
— Ого, милый человек! Ты бы поглядел, что в Степном делается. Там и беженцев и военных–страсть. На Кизляр идут денно и нощно. А ты, небось, сам с Волги?
— Почему так думаете? — улыбнулся Федосеев.
— При разговоре на «о» нажимаешь.
— Нет, не угадали — я вологодский, с северного края. А немцы, не слыхали, далеко отсюда?
— Говорят, не шибко далеко: где–то за Буденновском. На танках да автомобилях прет. А вы, я гляжу, на лисапетиках.
— Это мы для большей маневренности, — прищурился Федосеев.
— Ну да, я понимаю, — согласился старик. — Всякому свое корыто: хоть и не мыто, да бело. Только я вот что тебе скажу, хороший мой человек. Даве я проезжал станицу Курскую. Там видел, машина брошена.
— Кто ж ее бросил?
— Шут их знает. Видать, ушли пеши куда им надо. Так ты того… для маневренности, стал быть, и воспользуйся. Небось, есть среди твоих хлопцев понимающие в энтом деле? Да, вот еще чего… В дороге, говорю, поаккуратнее будьте. Немцы сегодня ночью возле станицы десант выбросили. Колхозный конюх в ночном видел, как на парашютах спускались человек пять, а может, десять. Ну, спасибо тебе, родимый, за водицу, дай бог тебе здоровья и твоим солдатикам. Вот напою свой транспорт, отдохнем маленько и поползем далей…
Федосеев вернулся к колодцу.
— Куда ушел комиссар? — спросил он у подчиненных.
— Они вон в том особняке, товарищ гвардии лейтенант, — щелкнул каблуками Поздняков, энергичным движением подбородка показывая на саманную хижину, на пороге которой стояла девочка–осетинка и с жгучим любопытством в черных, как смородина, глазах рассматривала веселых незнакомцев.
«Хороший парень», — с теплым чувством подумал о Позднякове командир роты, отходя от колодца и невольно прислушиваясь к возобновившемуся за его спиной разговору.
— Посмотришь, в других подразделениях: все люди как люди, — неслась ему в спину нескончаемая импровизация ротного любимца, — а у нас собрались сплошь одни инвалиды.
— Это кто же? — прошептал кто–то севшим от смеха голосом.
— Сухоруков, например. Слышите? С су–хи–ми руками. Безруков. Этот, выходит, инвалид первой группы. Андропов…
— А при чем тут я? — удивился Андропов.