Мне становится невтерпеж.
— Вы к нам?
— К вам, — отвечает паренек, вытирая кепкой лоб.
— Садитесь.
Паренек нацеливается задом и присаживается на краешек стула.
— Что скажете?
«Поэт, прозаик или еще нормальный человек?» — думаю про себя. Помятый пиджачок и линялые штаны, заправленные в сапоги, похож на «плужанина»[17].
Паренек молча сует мне потертую бумажку. Читаю:
«Настоящим удостоверяется, что Гнат товарищ Струг — член комнезама[18] с 1925 года, занимается хлеборобством и всяким образованием…»
Я стараюсь угадать, какая напасть приключилась с этим удостоверенным членом комнезама, и думаю, что ему, наверно, нужна не редакция, а приемная ВУЦИК или районная милиция, помещающиеся рядом.
— Что случилось?
— Сочинение сочинили, — неожиданно отвечает паренек и почему-то отворачивается от стола.
— Сочинили?
Он кивает круглой головой и сует мне старую, с пожелтевшими уже страницами, книгу метрических записей какой-то Успенской церкви.
— Это только начало, — говорит он, оживая. — У меня уже три романа и стихотворение «ВКП».
Читаю заглавие: «Трактор на кресте, или Поп-душегуб». Написано вкривь и вкось. Спрашиваю.
— Это вы как же, коллективом сочиняли, что ли?
— Ну да, коллективом.
— И много вас писало?
— Так что я один.
— Значит, коллектив из одного человека!
Паренек утвердительно кивает на каждое мое слово, а глаза синие-синие, и мне уже не хочется иронизировать.
— А почему это у вас везде «я» такое чудное?
— Это я сам выдумал, потому что в ликбезе мы еще «я» не проходили. Так просмо́трите? Пожалуйста!
Какие же у него синие глаза — чистые-чистые.
Неужели придется ждать, пока он выучит букву «я», чтобы мне хоть что-нибудь путное удалось подверстать на пустую страницу? Но ведь тогда эти глаза уже помутнеют, не будет уже синих глаз, чистых-чистых, как у младенца!
ХОРОНИЛИ УЧИТЕЛЬНИЦУ
(Из записной книжки)
Злой ветер тоскливо завывал в голых кустах, моросил дождь. Мальчики, закончив раскидывать землю, чтобы могилка была неприметнее, отошли под дерево и начали перешептываться. У холмика остался только самый маленький, в матроске, с якорем на рукаве. Носочки его спустились, и голые икры краснели, как кленовые листья под ногами. На щеках сохли слезы, растертые кулачками.
Под желтым холмиком глины лежала его мама — ее сегодня, втайне от немецких оккупантов, сняли с виселицы и похоронили крестьяне.
Посовещавшись, мальчики подошли к малышу.
— Марчик, хочешь, пойдем с нами.
— Только никому, никому…
— Мы Ивана Сидоровича убьем!
— Это он выдал твою маму.
— Я у бабуси спрошу, — сквозь слезы говорит Марчик.
— Они уже и бабусю…
Ему не дали закончить. Задергали, затолкали.
— Я ж ничего не сказал! — оправдывается хлопец.
— Ты, Марчик, не ходи к ветряку.
— Хочешь, я тебе дам пугач?
— Я ж ничего не говорил…
— А ночевать приходи к нам.
— А бабуся где? Бабка! — вдруг закричал мальчик и побежал к школе.
— Я ж не сказал, что и его бабку повесили, — продолжал оправдываться мальчуган, которого затолкали, — нет, не сказал?
Другие опустили головы и молча смотрели на свежий холмик над их учительницей.
НИЩЕНКА
Памяти Юрия Яновского
Мы сидели у окна и вспоминали прошлое. По другой стороне улицы, боязливо озираясь, пробежала собака. И приятель неожиданно спросил меня:
— Вы помните Фреду?
— Фреду? Какую Фреду? — удивился я.
— Фреда, собака из повести Голсуорси.
— Напомните!
— Я напомню вам одно место: Фреда лежит у входа в концертный зал и заглядывает в лицо каждому, кто выходит. Она, как обычно, ждала своего хозяина, а его еще накануне убили на дуэли.
Я зажмурился.
— Да, припоминаю.
Но перед моими глазами возникла не Фреда, а Крапка[19]. Собака моего друга Романа.
Можно с полным основанием считать его оригинальным человеком. Он жил как-то не шаблонно. И женился не шаблонно, не просто полюбил девушку и взял ее себе в жены, как все, а отвоевал. И собаку завел себе не обычную, а умную собаку.
17
Член организации украинских крестьянских писателей «Плуг», существовавшей в 20—30-е годы.