Желая, видимо, вызвать сочувствие, дежурный, поморгав на окно сонными глазами, добавил:
— Вот такая у нас служба. И служи — бьют, и не служи — бьют, бьют и денег не дают. Живи как хочешь.
— Ну, а Знаменку определенно заняли большевики?
— Говорю же, заняли; а может, и нет. Разве теперь может быть что-нибудь определенное?
Лец-Атаманов вышел на перрон. У стены жалобно стонал колокол, раскачиваемый ветром. На западе из-за сплошных диких туч просиял на минуту седой месяц, и на белом поле четко вырисовались занесенные снегом голубые эшелоны. Никаких признаков жизни не подавали даже всегда бодрые паровозы. Эшелоны безнадежно примерзли к рельсам, и это, видимо, мало кого волновало. Да и было ли еще кому волноваться? Лец-Атаманов прошел в другой конец паровоза. Два казака за это время забежали на станцию и быстро возвратились в свои вагоны. Сотник, проваливаясь в снегу, тоже пошел вдоль состава. Уже когда он миновал классный вагон, позади послышался гомон. Лец-Атаманов оглянулся. В этот момент дверь классного вагона с грохотом распахнулась, оттуда показалась чубатая голова, за нею — пояс, сапоги, и все это шлепнулось и утонуло в снегу, а вдогонку прозвучал выстрел.
— Теперь будешь знать, кто из нас продажная шкура?
Кто-то, видимо, ухватил стрелявшего сзади и начал заламывать ему руки, приговаривая:
— Колька, задушу! Брось карабин!
Карабин стукнулся о ступеньку и упал на снег. Тогда из снега вынырнул чубатый, схватил карабин и кинулся бежать вдоль эшелона.
— Стой! — крикнул Лец-Атаманов.
— Это ты, Петя?
Перед ним стоял, весь в снегу, с искаженной физиономией Рекало.
— Что вы, мерзавцы, вытворяете? — прошипел Лец-Атаманов.
— Я его сейчас пристрелю! Какой-нибудь Пищимуха будет меня гонять по три раза на день. Я его сейчас решу.
Лец-Атаманов с силой вырвал карабин, взял Рекала за ворот и, толкая в спину, довел до самого купе.
— Ложись и спи! Скоро я сам начну вас учить, как бороться за самостийную Украину! Сволочь, пропивать начали? Лежи!
Рекало захныкал было, но спустя минуту уже захрапел, а Лец-Атаманов вышел в коридор. Он собрался уже опять идти на станцию, но непобедимая сила влекла его к купе. Затаив дыхание прислушался. Теперь ясно было слышно, как Нина Георгиевна дышит, а ветер, который, видимо, прорывался в щель под окном, шуршит сброшенными на пол газетами. Для Лец-Атаманова это могло послужить оправданием, и он опять постучался в дверь:
— Нина Георгиевна, Нина Георгиевна!
Дверь отодвинулась, но опять в том же соседнем купе, и оттуда высунулась, с усмешкой на лице, голова полковника.
— Ах, извините, — проговорил он, — мне послышалось, что это ко мне. Это все вы, пан сотник?
В голосе полковника явно звучала ирония. Это окончательно взбесило Лец-Атаманова. Он, весь закипая, стукнул в дверь и уже сердито сказал:
— Нина Георгиевна, слышите?
Из купе послышался сперва глубокий вздох, потом полусонный голос:
— Что такое?
— У вас, кажется, рама в окне осела, смотрите, не простудитесь. А почему стоим? Пути занесло.
Нина Георгиевна заволновалась:
— Значит, мне пора сходить? Я сейчас.
Лец-Атаманов заскрипел зубами:
— Вам этого никто не говорит. До утра и не думайте выходить, все равно через сугробы не пройти. Я хотел только, чтобы вы не простудились. Спите себе! — Он оглянулся на купе полковника. Дверь уже была закрыта, тогда он, не сдерживаясь уже, глубоко вздохнул.
Нина Георгиевна поблагодарила, подергала окно, и снова за дверью наступила тишина. Лец-Атаманов, в полном изнеможении, вышел наружу, чтобы еще раз проверить посты и остудить пылающий лоб.
В темных товарных вагонах звучно били о помост копытами лошади — они уже давно не ступали по земле, и их укачало.
Лец-Атаманов решил завтра же непременно выгрузить их и сделать проездку.
Откуда-то издалека ветром донесло пение петухов. Он присветил папиросой над циферблатом часов и увидел, что уже третий час. И оттого, что он узнал, сколько времени, вдруг захотелось спать. Чтобы поскорее закончить обход, Лец-Атаманов крикнул:
— Часовой!
Ветер подхватил его сердитый голос, вместе со снежной пылью перенес через застывшие орудия и, перебрасывая, покатил дальше, за станцию, в белое море.
— Часовой! — еще раз крикнул сотник и добавил круто замешанное многоэтажное ругательство. Снова никакого ответа, но в ближнем вагоне отодвинулась дверь, и из нее высунулась голова телефониста Березы.
— Вам часового? — спросил он. — Только что ходил здесь.