— Найди его и пошли ко мне.
Береза охотно спрыгнул в снег и побежал в конец эшелона, а Лец-Атаманов повернул обратно.
Обежав эшелон, Береза свистнул и выругался.
— Эй, ракалии, где же ваша стрёма?
Возле вагона с дверьми, перекрещенными белыми полосами, стояло трое казаков: Богиня, Смыцкий и Кавуля, и ломом выворачивали замок.
Четвертый, Водянка, с винтовкой стоял чуть подальше, прижавшись к стенке.
— Водянка, там сотник ищет тебя. Ступай сейчас же к нему, а то еще сюда припрется.
Водянка молча побрел к командиру, а остальные казаки, вывернув замок, влезли в вагон.
Минут через десять они снова задвинули дверь, приладили замок, а сами, согнувшись под тяжестью мешков, гуськом направились к своему вагону.
— А Лелека спит? — спросил шедший впереди Богиня.
— Спит, — ответил Береза, — а не станет спать, так и навеки заснет, ежели что.
— А ты слышал, откуда петухи кричат?
— Версты три будет.
— Сейчас пойдешь?
— А что же, ждать, пока наш гимназист проснется? Только нужно вдвоем. Пошли, Богиня.
Богиня согласился.
Закинув в вагон мешки, они при свечке засунули их под нары, а из последнего мешка вытащили добрый пласт розового сала и зашагали с ним через кусты прочь от станции.
8
В купе Рекала Лец-Атаманов вернулся только к рассвету, когда уже в занесенные снегом окна пробивалась серая муть. Такое же серое было и лицо Лец-Атаманова. Под глазами у него залегли свинцовые круги, оттеняя большие белки с багровыми жилками. Он весь был словно развинченный. Ноги ныли в коленях, к телу будто прикладывали то горячий песок, то холодный снег. Нина Георгиевна, хотя он стучался еще трижды, не ответила, и теперь он ни о чем больше думать не мог. Ему хотелось во что бы то ни стало увидеть ее, пусть на минутку, и он решил еще подождать.
Сотник Рекало с лицом, похожим на стертый медяк, спал, обнявшись с Пищимухой, на одной полке. Лец-Атаманов снял шапку, присел на свободный диван и бессильно откинулся в угол. Он решил спокойно обдумать, как действовать дальше, чтобы сохранить боеспособность части, иначе все к черту развалится. Пищимуха такой был славный парень, а уже и он начинает поднимать голову, уже с голоса Кудри начинает петь. А такой Кудря, может, по Центральной раде из «Арсенала» стрелял. Надо получше приглядеться к таким Кудрям, какой они масти. И галичане уже начинают распускаться. В местечке было не больше четырехсот польских солдат, а у нас почти тысяча стрельцов, и они четыре месяца не могли взять местечко? «Все вам дни коротки, не за что зацепиться? Ждали «хороших дней» — ну и дождались галлерчиков[7]. Так держитесь же теперь, как подобает стрельцам». Он заморгал глазами и удивленно уставился на офицера в дымчатой шинели австрийского покроя с «мазепинкой» на голове. Что это — вдруг почудилось или впрямь в купе сидит галицийский офицер? Лец-Атаманов снова закрыл глаза и сказал:
— Моя батарея стоит вон там, за селом, без всякого прикрытия.
— Пан товарищ, — ответил офицер, — как я могу за них ручаться: мобилизовали насильно, вот и бегут. Вы посмотрите только, что творится.
— Перехватывайте их! — крикнул Лец-Атаманов уже своим казакам.
— Пан сотник, — сказали они, почему-то посмеиваясь, — стрельцы через огороды убегают. В окопах, говорят, уже никого не осталось.
Дальнобойная батарея осталась за селом без пехоты. Его красавицы с длинными лебедиными шеями, гордо подняв головы, иронически поглядывали на желтые опустевшие окопы. Он присмотрелся — нет, это не орудие, это Нина Георгиевна большими глазами грустно глядела в туманную даль, а единственный батарейный пулемет у ее ног сдерживал поляков.
В этот момент он и остановил двоих стрельцов, которые без памяти бежали уже прямо по улице.
— Вы куда?
— Пан офицер, — завопил один, порываясь бежать, — дозвольте мельдувать[8], тридцать хлопцев с машингвером[9] подбегают, убей меня бог, в плен заберут.
— Мы бы держались, — заспешил и второй стрелец, — а почему нам сбрехали, что придет Красная Армия…
— В окопы! — крикнул сотник. — Тут еще батарея… вашей маме, — и съездил стрельца по затылку. Второй стрелец подпрыгнул на стертой ноге и бросился назад. У самой дороги разорвалась граната, и Нина Георгиевна исчезла в дыму, а на том месте опять стояли, кашляя огнем, орудия с лебедиными шеями.
Под пулями, которые гуляли наперегонки с пчелами, батарея, напоследок харкнув ядерными орехами, взялась на передки и бегом стала отходить за местечко.