Громкая команда, подкрепленная револьвером, невольно подействовала на Кавулю, Березу, Богиню и Смыцкого, бывших в вагоне. Они оставили пулемет и вытянулись, Карюк воспользовался этим и проворно стащил пулемет на землю.
— Под арест! Бунчужный, удвоить караул! Ведите на станцию!
— Давно пора! — послышалось несколько голосов.
Арестованные уже не буянили, а, только криво усмехались, удивляясь, должно быть, тому, что против них сразу поднялся чуть ли не весь дивизион.
— Кто они? — спросила Нина Георгиевна, возвращаясь с сотником к своему вагону.
— Босячня! — коротко ответил Лец-Атаманов. Он тяжело дышал и, казалось, чего-то не мог понять. — Карюк, ты сам присмотри. Поведение бунчужного… Ни на кого нельзя полагаться. Понял?
Нина Георгиевна, видимо, почувствовала, что он при ней чего-то недоговаривает, укоризненно сказала:
— А зачем таких держать в армии? Ведь это просто уголовники, а не солдаты.
— Они и пришли к нам из тюрьмы, — ответил Карюк.
Лец-Атаманов сердито вскинул на него глаза:
— Ничего не бывает без «но».
Опять послышались далекие разрывы. Они становились с каждой минутой явственнее, из степи уже долетал скрип обозов, которые тоже тянулись на запад, а эшелоны, казалось, навеки примерзли к рельсам.
— Мы когда-нибудь сдвинемся с этой проклятой станции? — спросила Нина Георгиевна, когда они вернулись в вагон. — Зачем я потратила день? Пан сотник, дайте лошадь съездить в село. Я найму там подводу.
— Нет, мы вас не отпустим, — игриво ответил сотник. — Завтра кончат расчищать путь.
— До завтра нас может нагнать бронепоезд.
Лец-Атаманов помрачнел.
— Пехота отходит с боем. У нас тоже есть орудия.
— Может, мне лучше в местечке переждать?
— До местечка, говорят, верст шесть.
— А вы придумайте какой-нибудь предлог и проводите меня.
Лец-Атаманов криво улыбнулся.
— Нина Георгиевна, дорогая, для вас я готов на все, но… Состав может двинуться в любой час.
— Все зависит от желания, дорогой… Простите, как вас зовут?
— Петр Маркович.
— От желания, дорогой Петр Маркович, — сказала она, прищурив глаза.
И этот взгляд, задержавшийся на нем, и ласковое обращение были для Лец-Атаманова неожиданностью. Он даже растерялся, но только было собрался перейти на интимный тон, как в коридор вбежал запыхавшийся младший Карюк и выкрикнул с удовлетворением:
— Арестовали! Заперли в ламповой на станции. Идемте. Сейчас совещание будет, что с ними делать?
— Расстрелять! — сказал Лец-Атаманов, обозленный тем, что из-за них он и сегодня вынужден покинуть Нину Георгиевну.
12
Полковнику Забачте все еще было безразлично — кого и за что арестовали. Совещание созвать он согласился только после настойчивых домогательств старшего Карюка, который боялся, что арестованные сбегут из-под ареста и прикончат сына.
Первым слово взял сотник Рекало.
— Я считаю, панове, — сказал он, — над бандитами мы должны устроить экстренный полевой суд. Поелику в нашей республике еще не выработаны надлежащие кодексы и даже самое положение о полевых судах, давайте придерживаться старинных национальных обычаев и современной техники. Суд, ввиду опасности, начать немедленно и о результатах довести постфактум до сведения штаба корпуса.
— Согласны! — закричали все.
— Согласен! — сказал и Лец-Атаманов. — Только поскорей. Наши отошли уже, пожалуй, к Казарной. Надо сейчас же и судей избрать.
В состав суда избрали Рекала, Лец-Атаманова и Кованого.
Толпы казаков и служащих из обоих эшелонов ходили по перрону и высказывали одни — восхищение, другие — возмущение. Все это смешивалось в один сплошной тревожный гул.
Опасаясь, что арестованные казаки не признают самочинно избранного суда, Лец-Атаманов предложил провести всю церемонию подчеркнуто официально, поэтому, когда началось заседание в кабинете начальника станции, первого арестованного — Березу — привели под конвоем четырех казаков с шашками наголо. Рекало, все в том же плане, начал задавать вопросы слишком издалека и так запутанно, что Береза, фамильярно закурив цигарку (суд растерялся: никто не знал, можно ли подсудимому курить?) и выпустив на стол дым, не выдержал и бесцеремонно перебил:
— Развел антимонию, вроде мы отпираемся. Я и сам скажу — брали, продавали. На других глядели и сами делали то же. Целые города, целые земли забирают… Или возьмем деньги. Вы расплачиваетесь гривнами, которые ничего не стоят: бумажка раскрашенная, и все, разве это не грабеж? Да еще человека застрелили… А три вагона, которые вы украли в Знаменке…