— Восстание! Беги!
— Какое восстание, где? — загораживая ему дорогу, допытывался Лец-Атаманов. — Мужики?
— Полковник арестовал Кудрю, этого слесаря. Большевик, анафема! И бунчужный! Гимназист их раскрыл, а они тогда подняли казаков.
— Ночью! Я слыхал выстрелы.
— Это сбежали те четверо бандитов. А вот сейчас началось. Собирались уже отправлять эшелон… — Светлица все больше отступал к плетню. — Говорю тебе — беги, коли хочешь спасти голову!
Лец-Атаманов растерянно огляделся по сторонам: белел снег, вдали чернело на снегу село. И тут глаза его расширились: по дороге от Графовки к станции шла большая толпа, у нескольких, кто шел впереди, виднелись за спиной винтовки. Светлица тоже уже заметил толпу, заметил и то, как побледнел Лец-Атаманов, и проворно перепрыгнул через плетень.
— Стой, назад! — крикнул сотник.
— Нема дурных! — отозвался уже из сада Светлица.
Лец-Атаманов, доскакав до станции, бросил лошадь и выглянул из-за угла на пути. У последних вагонов делали перебежку казаки, падали за случайные прикрытия и стреляли вдоль классного вагона. Из-за состава высунулась голова бунчужного, выкрикнула какую-то команду и снова исчезла. Двое казаков выбросили из вагона и пути пулемет и сами упали за его щиток. За ними выпрыгнул Пищимуха и тоже лег за пулемет. Лец-Атаманов в изумлении только моргал глазами. В это время из классного вагона выглянул хорунжий Сокира и пустил наудачу очередь из ручного пулемета «шоша». В ответ зататакал «максим» от задних вагонов. Что-то зашуршало рядом. Лец-Атаманов испуганно оглянулся. Вдоль стенки крался с винтовкой в руках казак в гимназической фуражке.
— Калембет?
— Я, пан сотник. — Он был бледен, испуган и весь дергался.
— Где сотник Рекало?
— Сотник Рекало сбежал. Видели, как он вскочил в первый эшелон.
— А где остальные?
— В вагоне.
— А из казаков ты один?
— Еще в вагоне есть…
— Идиоты! От одной гранаты они взлетят на воздух. На станцию надо перебегать. Дай сюда винтовку!
Выждав, когда замолчал «максим», Лец-Атаманов кинулся к своему вагону. Несколько пуль просвистело мимо него, но он уже схватился за поручни площадки. В это время во весь рост поднялся с земли слесарь Кудря и прицелился из винтовки.
— Ага, ты-то мне и нужен! — проговорил злорадно Лец-Атаманов и вскинул к глазу винтовку. В то же мгновенье впереди сверкнул огонек, и он почувствовал, как что-то остро кольнуло его под сердце.
Лец-Атаманов пошатнулся, выронил винтовку и съехал на полотно. Перед глазами пошли багровые круги, как после камня, брошенного в воду. Опять затарахтел над головой «шоша», а в ответ поднялся многоголосый крик казаков. Он все нарастал и нарастал, словно двинулся паводок. От шума стало больно в ушах. Вдруг ему послышался голос Нины Георгиевны. Лец-Атаманов напряг все силы, чтобы достать винтовку, но колени подломились, рука, которая уже примерзла к поручню, сорвалась, и он упал лицом в снег у стенки вагона.
Харьков, 1927 г.
АЛЕКСАНДР ПАРХОМЕНКО
Перевод П. Киселева (редакция Б. Турганова).
На улице Карла Маркса стоит полукружием памятник. Над гранитной колоннадой серебряными буквами выбита надпись: «Слава героям обороны Луганска — борцам за дело пролетарской революции». За колоннадой на мраморных досках, словно на белых полотнищах, высечены их имена.
Этот печальный список начинается с А. Я. Пархоменко, за ним следует еще двести имен и фамилий.
Отлитый из бронзы Пархоменко стоит на правом крыле памятника. Сбоку у него маузер, в правой руке бинокль, а левой он поддерживает саблю. Готовый каждый миг двинуться вперед, солдат революции бесстрашно смотрит на запад. Он весь полон безграничной отваги и глубокой веры в победу рабочего класса. Смерть, которая оборвала ему жизнь, уже не осмеливается заглянуть в его бронзовые глаза.
1
Над Луганском опускалась ночь. Жители давно уже спали, только в маленьком домике на Преображенской улице все еще горел свет. За окнами играл граммофон. Тень от его трубы, похожая на колокол, четко вырисовывалась на белой занавеске.
Услышав звуки вальса или польки, запоздалые прохожие на минуту останавливались под окнами и потом как бы растворялись в темноте февральской ночи. Было холодно. В застывших ветках деревьев шелестела снежная крупка. Паренек, стоя на углу улицы, осторожно посматривал на освещенный дом. Чтобы согреть ноги, он постукивал застывшими сапогами или быстро шагал до следующего угла квартала. Отсюда также хорошо были видны освещенные окна и на занавеске тень граммофона.