Марина, вымыв пол, ополоснулась под душем и с ногами забралась на старенький диван, на котором прошли ее лучшие годы. Отец примостился на кресле рядом.
- Как Зина с "импортным" немцем ладит? Не поссорились еще?
- Да ты что, отец! Они, как голубки, наворковаться не могут. Сбегали уже на дискотеку, по вечерам по планшетке с мамой Генриха, фрау Эльзой, общаются. Та Зину снова в Мюнхен на будущий год приглашает. Я так рада их дружбе!
- А как же Вовка Майоров? Раньше он у нее с языка не сходил: "Мы с Вовкой на каток... Вовку включили в юношескую сборную по самбо... Вовка забросил шайбу, и мы выиграли у двенадцатой школы..."
- Отец, Генрих тоже не лыком шит: оказалось, он с пяти лет фигурным катанием занимается. Сейчас и Зине я коньки и форму купила. С Борисом Федоровичем, тренером фигуристов в спортивной школе, договорилась, они теперь к нему в группу в Ледовый дворец два раза в неделю ходят.
- Подрастет, глядишь, и замуж за немца выскочит.
- А почему бы нет, если получится. В пединституте со мной училась Милка Васильева. Ни кожи, ни рожи, тощая - доска, два соска, уехала летом на уборку винограда во Францию и замуж за француза выскочила. Сейчас - трое детей, не работает, пособие на детей получает больше, чем если бы работала.
- Рожай и ты троих. Материнский капитал получишь.
- Что, я идиотка, отец? Домашнего детсада мне еще не хватало! Есть одна дочка - и хватит. Я для себя еще хочу пожить. А на материнский капитал пусть дуры бросаются, рожают, нищету разводят.
- Умная! Единственного ребенка готова за "бугор" в чужие руки вышвырнуть!
- Если что и будет, то не завтра, отец. Пусть хоть дочка среди "белых" людей поживет.
- А ты что, среди негров жила? На море с матерью два раза ездила, в пионерлагерь каждое лето путевку доставал. Тебе этого мало?
- Не будем об этом, отец... Я тебе там яблоки принесла. Сейчас зима, витаминизируйся.
- Ничего мне не надо. Сам куплю. У меня пенсия.
- Ладно, ладно, отец. Купишь. Я пойду: скоро Зина с Генрихом с тренировки вернутся. Об ужине подумать надо.
Дочка ушла. Яков Петрович разделся, натер больную ногу и поясницу пахучим бальзамом, включил телевизор и пристроился на диване. Марина не раз предлагала ему съездить на курорт, полечиться грязями. Она предлагала ему купить путевку и оплатить дорогу. Путевка на Северный Кавказ стоила сорок шесть тысяч рублей. При пенсии в одиннадцать тысяч триста рублей сам он ее купить не мог - она была для него дорога. Правда, у него лежало на сберкнижке сто тысяч рублей, но эти деньги были "похоронные", на них дочь с зятем должны были организовать его похороны. Непомерная гордость не позволяла, чтобы его хоронили "нищим" - на деньги зятя.
Правда, один раз, когда он был почти лежачим от болей в пояснице, Марине удалось отправить его в Ессентуки, по купленной ею для отца путевке. Там, в городской грязелечебнице, он двадцать дней по пятнадцать минут в день нежился в горячей, маслянистой, как солидол, лечебной грязи. Раздевшись догола, он подходил к деревянному лежаку с выемкой для тела, на лежак стелился плотный зеленый брезент, упитанная, сильная баба в ситцевой белой, испачканной грязью и пропахшей потом кофточке, открывала кран, из которого на брезент набегало ведра четыре тестообразной грязи, и командовала: "Ложись!". Яков Петрович, разжав ладошки, которыми он прикрывал свой "стыд", ложился навзничь на лежанку. "Чо жмешься? Убирай руки! Не видала я вас! Таких, как ты, у меня за день по три сотни проходит!". Женщина брала ладошкой в резиновой перчатке порцию грязи, бросала шлепок на "стыд", обмазывала горячей грязью живот, ноги, оставляя свободной только область сердца, закутывала в брезент, ласково похлопывала напоследок по брезенту и уходила: "Лежи".
Грязелечебница была общегородская, здесь не выветрилось еще советское время, здесь голые все были равны.
Но это было уже "новое" время, и Яков Петрович остро чувствовал это. В корпусе санатория "новые русские", здоровые и крепкие, сорили деньгами: рисуясь перед дамами, в кафе барменам оставляли "на чай" до пятидесяти долларов, в их палатах не выветривался запах коньяка и дорогих женских духов. Смех и музыка при проводах кого-нибудь "в Россию" не стихали порою до утра.
Служащие санатория благодарно, в открытую принимали от них подачки, и все происходящее воспринимали как должное. Они научились чувствовать кто есть кто и относились соответственно.
В двухместной палате Якова Петровича пустовала вторая кровать. К нему поселили мужчину лет пятидесяти. Познакомились. Мужчина стал застилать матрас комплектом постельного белья и увидел, что матрас не чист: на нем непросохшие желтые пятна, очевидно, от мочи. Он вызвал санитарку и попросил заменить матрас. Та раскричалась:
- Неделю уже никто на этой кровати не спит. Пятна сухие. Это от прежней стирки.
- Матрасы не стирают.
- После вас, чернобыльцев, и матрасы надо стирать! Напьетесь, как скоты, и начинается энурез у вас. Где я тебе сейчас, ночью, матрас возьму! Видишь ли, пятна нашел!
Вызвали дежурного врача, и та, раздраженная "капризом" приезжего, которому и путевку-то дали бесплатно, все же распорядилась поселить его в другой палате. Там жил татарин, тоже ликвидатор чернобыльской аварии. Он радостно встретил приезжего, достал бутылку водки, и они по случаю знакомства выпили, закусив яблоками, лежащими на столе. Санитарка принесла постельное белье - застелить кровать приезжему, увидела бутылку и стаканы на столе, снова вызвала врача, та составила акт нарушения санаторного режима и на утро на доске объявлений висел приказ главврача о досрочной выписке обоих ликвидаторов чернобыльской аварии из санатория в связи с нарушением лечебного режима. Как ни извинялись виновные, как ни просили простить проступок, им пришлось забрать документы и отправиться на вокзал.
Матрас в палате Якова Петровича на следующий день заменили. Яков Петрович сказал при этом санитарке, что в палате над ним каждый вечер пьянки, музыка, люстра на потолке трясется от танцев. Почему же их не выписывают?
- Там люксовые номера. В них и холодильники для коньяка и напитков есть, и столовые приборы. Почему бы и не погулять отдыхающим там? Они хорошие денежки заплатили. Они на матрасы не сикают.
После курорта Яков Петрович три года чувствовал себя хорошо: спина не болела, нога тоже, даже трость забросил на антресоль. Но в последние годы боли стали мучить вновь. Дочка снова неоднократно предлагала купить для него путевку, но он упорно отказывался.
- Не для нас теперь курорты. Я уж как-нибудь мазями, да вот корень лопушка распарю, к ноге привяжу...
Но корень лопушка помогал мало. И вот сегодня спина и нога просто разламывались от боли. "Съездить еще раз на грязи, что ли? В старые времена в Завкоме предложили путевку - взял бы. За тридцать процентов от стоимости. Остальное бы государство, как всегда, заплатило. А сейчас государство и чернобыльцам-то в путевках отказало. Придумали какую-то "денежную компенсацию". Копейки... Марина купит путевку. Просить только стыдно. Предложит - соглашусь", - думал Прохоров, ворочаясь на узеньком диване. Уходить на кровать не хотелось: по телевизору шла трансляция хоккейного матча ЦСКА - "Трактор". Счет был 3:2, Яков Петрович болел за "Трактор" и надеялся, что будет ничья и дойдет до буллитов. ЦСКА выиграл. Прохоров выключил телевизор и ушел на кровать. Не спалось.
"Опять, наверное, какие-нибудь магнитные бури от вспышек на солнце... А путевку купить попрошу. Не обеднеют. Только, может, с зятем лучше поговорить: дочь официально не работает, как бы сама у него "на шее" висит. Правда, семейными-то деньгами в основном она и ворочает. Но Сергею будет приятно, что я к нему подойду", - думал Яков Петрович.