После школы забежала внучка. Она сбросила в прихожей шубку и сапожки, повесила на вешалку для одежды школьный ранец и впорхнула в комнату. Словно солнышко вкатилось в комнату: русые волосы рассыпались по белому воротничку коричневого платья, золотые сережки, мамины "листики", оттягивали розовые ушки, грудь украшала брошка в виде змейки.
- Деда, я у тебя побуду. Вера Федоровна оставила Генриха падежи учить: что-то он винительный с дательным путает. Потом за ним маман заедет. Потом они поедут в ресторан обедать. А я решила отдохнуть у тебя.
- Чай пить будешь?
- Потом. Мы в столовку ходили.
- Как хочешь.
Девочка подошла к патефону.
- Деда, где ты такой классный антиквариат откопал? Генрих мечтает о патефоне: он такой в нашем музее видел. Продай ему, а? Он тебе любые бабки за него отвалит.
- Нет, внучка. Этот патефон я никому не отдам: это память о прошлом.
- Деда, у тебя все какая-то грустная музыка. Поставь пластинку с быстрой музыкой, чтобы я перед тобой попрыгать смогла.
- Здесь нет такой. Ну хочешь, я тебе поставлю "Польку-бабочку" или "Краковяк"? Раньше мы под эту музыку скакали. Даже песенку сочинили: "Птичка польку танцевала на лужайке в ранний час, нос налево, хвост направо, эта полька - карабас".
-Нет, деда. Я не хочу - нос налево, хвост направо.
Девочка запрыгнула на диван и вытянулась на нем, закинув руки за голову. Волосы рассыпались по подушке, полные груди, казалось, готовы были порвать тесное коричневое школьное платье, оно поднялось и оголило полные коленки, обтянутые красивыми колготками. Яков Петрович выключил патефон и сел возле внучки. "Как она похорошела. Совсем взрослая стала", - подумал он. Так же вот сидел он возле этого дивана на этом стуле и возле дочери, стараясь угадать ее будущее. Дочь выросла. Хорошую ли, плохую ли - нашла свою дорогу. Что ждет эту девочку?
- Как у тебя дела с немцем? - спросил он.
- Все нормально, деда. Мама нас на дискотеки отпускает, и в вечерний ресторан мы втроем ходили. Там оркестр выдал быстрый танец, так они с Генрихом такое творили! Все рты пораскрывали от восторга. Даже захлопали, когда они танцевать кончили. Я была в шоке. Никогда бы не подумала, что маман на такое способна.
- Дурное дело - не хитрое. Катается каждый год то на курорт, то по Европам - выучилась.
- Я тоже так танцевать научится хочу.
- Какие твои годы - научишься.
Девочка повернулась со спины на бок.
- Деда, а Генрих классно на коньках катается. У него и вращения получаются, и тулуп, и сальхов, и ритбергер. Он сальхов в три оборота делает. Наш тренер говорит, что у него большое будущее. Он уже в сборную Мюнхена по юношам входит.
- А твои как успехи?
- Я только начинающая. Тренер говорит, что мне вес надо сгонять, есть поменьше надо. А как поменьше? Я не могу.
- Чай пить пойдешь?
- Ну, пошли, - внучка поднялась с дивана, и они прошли на кухню. Прохоров включил электрический самовар, он хотел бы пить кипяток из настоящего угольного самовара, но в городских условиях держать на кухне угольный самовар никто бы не разрешил, и он довольствовался имитацией самовара. Зато у него был старинный фарфоровый заварочный чайник.
- Травки заварю, будешь?
- Буду. Мама все кофе да кофе заваривает. Она его как-то по-особому варит, ее в Турции научили. А какие травки, дед?
- Душицу положу, мяту, головки красного клевера. Этот чай успокаивает. И сон хороший будет.
Дед выставил на стол сахарницу с сахаром, наколотым кусками, и выложил щипчики для колки сахара, нарезку батона, масло, для любимой внучки достал и открыл баночку красной икры, припасенной "на случай".
Внучка нацедила из краника самовара в кружку кипяток, налила коричневой заварки из чайника, намазала маслом ломтик батона, положила сверху ложечку икры, щипчиками откусила от большого куска кусочек сахара, взяла кружку, бутерброд и, оттянув пальчик с накрашенным ноготком, откусила, запивая чаем с сахарком.
- Деда, а раньше купчихи так же из самовара чай пили?
- С купчихами чаи не гонял, а у матери самовар был. И мы из него чай иногда пили. Правда, икры не было. Потом самовар я в металлом сдал.
Девочка явно наслаждалась церемонией чаепития. И бутербродом с икрой. В последнее время, заметив склонность дочери к полноте, мать стала ограничивать ее в пище, здесь же внучка могла позволить себе некоторые вольности в еде.
- Вера Федоровна не заставляет тебя снять материны серьги?
- Если мне претензии предъявлять, значит, надо и с этой белобрысой выдры Катьки Одинцовой сережки снимать. А этого она не сделает: перед Катькиным отцом она балдеет, как дурочка. Начинает прическу поправлять, наивно глазками хлопать. У нее, деда, даже голос становится другим - грудным, ласковым.
- Опять ты о взрослых судишь нехорошо. Нельзя так, Зина!
- Это же все видят, деда! Пусть бы где-то в коридоре ворковали, а то, бывает, прямо в классе. И о нас забывают.
- Не вам судить о взрослых, внучка.
Попив чаю, внучка подошла к окну.
- Что-то долго маман не едет. Генриху, наверное, снова лапшу на уши вешает.
- Езжай на автобусе. Остановка рядом.
- Я на общественном транспорте уже не езжу, деда. Или с мамой, или с папой, или деньги маман на такси дает. Последний раз ехала в автобусе - толкаются, какой-то мужик рядом стоял, вроде одет прилично, руки чистые, а воняло от него всю дорогу каким-то заводом. Маслом машинным, что ли! Старик, божий одуванчик, удостоверение ветерана кондукторше под нос совал и уронил монету на пол. Так пол-автобуса ему этот вшивый рубль искали! Толкались.
- Может, этого рубля ему бы не хватило, чтобы буханку хлеба купить!
- Что, он у него последний, что ли, был!
За окном послышался сигнал легкового автомобиля.
- А вот и маман за мной. Прощай, деда! Спасибо за чай! - внучка сунула ноги в сапожки, накинула шубку, схватила ранец и убежала.
В комнате снова стало сумрачно и тихо. Яков Петрович задумчиво посмотрел вслед упорхнувшей внучке и включил телевизор.
Дочь навестила Прохорова через три дня после прихода внучки. Она снова привезла сумку свежих овощей и фруктов, разместила все это в холодильнике. Отец покорно молчал. Потом переоделась в свой старый халат, разулась, взяла ведро и тряпку и принялась за уборку квартиры. Ей было привычно и даже приятно прибираться в квартире своего детства. Здесь она не была "мадам Малининой", уважаемой Мариной Яковлевной, которой всю черную работу делала прислуга, которая стыдилась даже перед мужем вытереть тряпочкой с полочки в доме пыль. Здесь она была Мариной Прохоровой, которая с ранних лет была для отца и кухаркой, и уборщицей и нянькой. Она не посещала спортзал, и ей было приятно ощутить силу и ловкость своих рук, почувствовать легкую усталость мышц после физической работы. Ей нравились и постоянные диспуты с отцом, переходившие иногда в ожесточенные споры. В них и отец, и она могли выговориться откровенно обо всем.
- А эту рухлядь ты, отец, с какой мусорки притащил? Зачем тебе это? Пыль собирать?
- Это не рухлядь, а патефон. Я музыку слушаю.
Яков Петрович завел пружину, поставил пластинку. Раздался шипящий звук, потом пощелкивание, и женский голос запел о том, как в Дунайских волнах встретились мадьярский цветок, болгарская роза и югославский жасмин, румынская лилия, Молдаване, Украинцы - "дети Советской страны, бросили тоже цветы полевые в гребень Дунайской волны", и образовался венок, красивый и яркий, в котором каждый цветочек был к месту. "К цветку цветок, сплетай венок, пусть будет красив он и ярок. Пусть будет красив он и ярок!" - пластинка закончилась шипением.
- Ну и где теперь твой венок? Болгары от румын колючей проволокой отгородились, молдаване приднестровцам в горло готовы вцепиться, поляки Львов и поместья свои требуют, украинцы своих же в Донбассе "градом" поливают. Где веночек-то, отец? Красивый и яркий!