- Генрих, что это за послание у тебя в кулаке? Дай его сюда.
- Генрих, не вздумай! - с отчаянием зашипела ему в спину Зина.
- Генрих, шнель, шнель. Быстро.
Немецкий мальчик встал и покорно положил записку на стол учительницы.
- Садись, - учительница развернула листок, пробежала написанное глазами, потом прочла записку вслух.
"Милый Генрих, спасибо тебе за вчерашний вечер - он останется во мне на всю жизнь. Ты для меня - либ линкс, самый предпочтительный и любимый. И твой поцелуй останется во мне на всю жизнь. Меня еще никто в жизни не целовал! Спасибо тебе, мой либ линкс".
Учительница читала медленно, четко, выговаривая каждое слово. Она словно пощечинами хлестала покрывающееся красными пятнами лицо девочки. Зина встала и побежала из класса.
- Малинина, ты куда? Малинина, стоять! - неслось ей вслед от стола учительницы. Но девочка уже была в коридоре, она быстро сбежала по школьной лестнице, схватила в раздевалке свою шубку и выскочила на морозный воздух. Дышать стало легче.
А в классе драма продолжалась. Майоров, аккуратно сложив учебники в ранец, тоже пошел к выходу.
- Вовка, он ее трахнул? Он ее трахнул? -вполголоса, но так, что слышал весь класс, спросила сексуально продвинутая Одинцова, хватая одноклассника за полу пиджака.
- Дура! - зло огрызнулся мальчик и с силой отбросил цепляющую его руку. Он закинул за плечо ранец и гордо, ни на кого не глядя, прошел к выходу.
- Майоров, ты куда? Майоров, сядь на место! - взывала Вера Федоровна.
В ответ громко хлопнула дверь класса. В напряженной тишине хлопок прозвучал как выстрел.
- Отелло, - вслед ему произнесла Одинцова.
- Продолжим занятия, - несколько отойдя от шока, произнесла учительница.
Но тут встал Генрих:
- Ди лерер, что есть "трахнул"? - спросил он, строго глядя в большие, распахнутые глаза учительницы. В классе захохотали. Ресницы- бабочки глаз учительницы растерянно захлопали, и тут раздался спасительный звонок.
- На сегодня занятия закончены. Можете идти по домам. Генрих, ты останься, сейчас приедет Зинина мама, мы обо всем поговорим.
А Зина, без головного убора, с развевающимися от ветерка волосами, в расстегнутой шубке, бесцельно шла, куда несли ноги. "Зачем же она прочла ее вслух, зачем же вслух-то, всему классу, прочла", - шептала она, глотая слезы.
Ноги привели ее к дому деда. Он открыл дверь и удивленно уставился в заплаканное лицо внучки. Еще больше удивило его то, что внучка без шапочки и в школьное время, без ранца с учебниками.
- Что случилось?
Внучка обняла его за шею и уткнулась лицом в грудь.
- Как я несчастна, деда, как я несчастна! - слезы снова покатились по ее щекам.
- Успокойся, успокойся. Пойдем, выпьешь водички, - говорил Яков Петрович, гладя старческой рукой влажные волосы внучки. Зина скинула сапожки, шубку, кинулась на диван и уткнулась лицом в подушку.
- Зачем же она прочла ее вслух, зачем же она прочла ее всему классу, деда!
Дед принес теплого чаю с мятой, заставил выпить, поставил стакан на стол и сел возле изголовья девочки.
- А сейчас рассказывай. Все. И самого начала.
Внучка доверчиво рассказала деду о вчерашнем вечере с Генрихом, как ей было хорошо с ним, рассказала, как она попросила поцеловать ее и он ее поцеловал в щечку, рассказала о записке и как Генрих предал ее, послушно передав записку учительнице. А та прочла ее всему классу. И сейчас она самый, самый несчастный человек во всем мире, - и снова из глаз внучки покатились слезы.
- Все пройдет, моя хорошая, все пройдет. - Рука деда успокаивающе гладила внучку по головке. - А учительнице твоей мы намажем стул клеем, - улыбнулся старик.
- Это как клеем, деда? Расскажи.
- Я тебе лучше сказку расскажу, Хочешь?
- Расскажи, деда. - Зина взяла жилистую руку и прижала ее к своей груди, к сердечку.
- В старом мощном лесу, тянущемся от моря до самой степи, жила фея. Целыми днями она бегала по лесу, играла с эльфами и мотыльками, танцевала под музыку кузнечиков и стрекоз, пила росу с соком фиалки, спала на кроватке из ландышей и была счастлива. Однажды, когда она пела в ветвях огромного бука, росшего на опушке, она услышала песни чабана, который пас овец в степи. Они были прекрасны, но у песен был печальный конец.
- Здравствуй! Почему у твоих песен грустный конец? - крикнула она. Чабан подошел к опушке и, найдя ее в ветвях бука, улыбнулся:
- Так вот ты какая! Ты красавица, знаешь ли это? Сойди, я тебя поцелую.
- Я не хочу, чтобы ты меня поцеловал.
- Каждая девушка хочет, чтобы ее целовали.
- Я не хочу.
- Сейчас - может быть. А завтра захочешь. Каждая девушка хочет, чтобы ее целовали.
- Ну, хорошо, я сойду. - И она спрыгнула к нему на руки.
Он поцеловал ее в губы, и это было прекрасно. И она в ответ бессчетно целовала его. Дома она с радостью рассказала все матери, царице фей.
- Ты не пойдешь больше к чабану, девочка. Ты погубишь себя, если пойдешь. Ведь он человек! Я знаю, что из этого будет. Не ходи!
А фея вспоминала сладкие поцелуи чабана и едва слушала мать.
- Ты знаешь, я тоже хочу знать, - воскликнула она и ушла.
Чабан взял ее на руки, играл ее покрывалом из крыльев мотыльков и пел ей свои песни.
Так вот и жили. Пели и целовались. Целовались и пели.
День шел за днем, и когда привыкли они друг к другу, им стало скучно. Чабану хотелось свободы, ходить то туда, то сюда, а у феи, не привыкшей к долгой ходьбе, болели ножки.
- Как прекрасно мне было, пока я не увидел тебя! - сказал однажды чабан. - Жил и жил, и рыскал из конца в конец по степи. Сейчас мне нельзя жить так, потому что люблю тебя. И уйти одному - убить тебя. А ты такая молодая.
- Я жила в лесу, и разве мне было плохо? Ты выманил меня из него своими песнями. Я пошла за тобой и потеряла мать, и дом, и сестер. Дорого заплатила я за твою любовь и твои жаркие поцелуи. А вот скажи, зачем все это у нас вышло? Спой мне одну из своих прежних песен.
- Не поется мне.
Так и зажили они. Больше и больше становились лишними они друг другу. Чабану хотелось идти куда-нибудь далеко, а фея хирела и бледнела с каждым днем и все думала: "Зачем?... Зачем?"
Раз как-то утром, совсем осеннее то было утро, фея сказала чабану:
- Умираю я, милый. Неси меня к лесу скорее.
Он взял и понес. У опушки остановила фея чабана и сказал тихо:
- Положи меня на землю.
Он положил, а сам сел рядом.
- Прощай, - сказала она чабану. - Ну, прощай же еще раз, мой смелый. Теперь ты снова свободен, как орел; но зачем тебе это, спрашивал ли ты сам себя?
И кода он поцеловал ее, она умерла. Чабан ушел, а фея лежала на опушке, и мокрые листья все падали и падали на нее, и к вечеру только по куче красных и желтых листьев можно было найти место, где лежала лесная фея.
- Деда, ты это сам придумал? Для меня? - спросила Зина, вытирая слезинки.
- Нет, внученька. Эту сказку написал великий писатель. Я только пересказал ее.
- Деда, а почему мы в школе не изучаем великих писателей?
- Это вопрос не ко мне, девочка. Спи.
Яков Петрович погладил внучку по голове, она снова, как утопающий за соломинку, ухватилась за его руку и прижала ее к себе.
-Ты посиди со мной. Ты не уходи, деда. Зачем же она прочитала ее, всему классу, деда?... - прошептала она, уже засыпая.
А Володя Майоров, с достоинством выйдя из школы, бросился бегом к остановке автобуса, который шел к дому Малининых. Зины там он не нашел и пошел пешком в сторону ее дома. Ему хотелось успокоить ее, утешить, сказать ей, что немец - это так, временное наваждение, что она никогда не будет с ним счастлива. А он, Вовка, любит ее. И если надо, он защитит ее от всего мира! Он будет знаменитым хоккеистом, как и его кумир, Борис Майоров. И у него будут миллионные гонорары. И у них будет свой дом, и дети. И они будут счастливы. Он шел и, глотая слезы, придумывал ласковые слова, которые он скажет любимой девочке. Слова, которые он так никогда и не скажет.