— Я не поведал аварийной комиссии о промашке своей. — Галыга шмыгнул носом. — Листочка с замечанием инженера и моей птичкой, отметкой, значит, о выполнении, не оказалось в бумагах. Сухим я вышел. Инженер бушевал, доказывал, а я молчал. Не хотелось в клетку. Казнил себя и молчал.
— Куда же делось распоряжение инженера?
— Человек, для комиссии который все бумажное дело готовил, помету инженерскую изъял. Припрятал, значит. Чтоб меня выручить, сказал, пусть грех на умершего падает, за чем на живого…
— Кто же он, Степан Федорович? Или факта в руках у вас опять нет?
— Нету, Владимир Максимович. Бумажка та где, не знаю. Висит она надо мной обухом топориным. Невмоготу уже, люди ладно, совесть занудила. Я ж Воеводину-младшему в глаза смотреть и по сей день не могу, как встречу — дрожь мучит.
— Значит, кража спирта и сокрытие причин аварии вертолета Воеводина-старшего связаны с именем одного человека?
— Что вы! — испугался Галыга. — Я разве так говорил? Для себя я спирт-то.
— На машине вывозили?
— А? — смутился Галыга. — Знаете, не ведаю. Я с полканистры забрал и ушел. Наутро притащился, глянь, нет уже бочки в вертолете.
— Украли? — усмехнулся Донсков. — Не сумели сохранить, значит?
— Не сумел, Владимир Максимович, не сумел.
— И получается, что опять факта нет.
— Опять, — вздохнул Галыга. — Казните меня, прошу, без фактов, потому что все это есть правда!
— Вы не до конца искренни, Степан Федорович. Подумайте, потом поговорим.
— Один я виноват, один — горько вздохнув, неуверенно проговорил Галыга. — Фактов подать не могу, а жисть вся, и семейная тоже, наперекосяк пошла. Приехал из города до мой… ключ от квартиры у Григорыча был, он щенка обещал кормить, помер щенок, мебелишку обгрыз, скулил, видно, дух от него в квартире трупный… не мог я больше так.
— Да… грустно. Неприятные истории рассказали вы мне товарищ Галыга. Давненько вы носите их в себе. Особенно катастрофу. Так давно, что и фамилию своего консультанта запамятовали, а?
— Да, почитай четвертая година. Удавку-то на совесть я надел в Мурмашах, так и держится она полузатянутой.
— Постойте, год назад вас из партии исключили за…
— Так точно, Владимир Максимович, за неуплату, за злостную неуплату членских взносов. Уговаривали, стращали, а я стаканчик и на уговоры никак. Такую тактику выбрал.
— Значит, нарочно не платили? Как я начинаю понимать, тактику эту вам… тоже подсказали?
— Верно, не сам дошел… — вздохнул Галыга. — Легче грят, дышать будешь, ответ, в случае чего, беспартийному, тож легче держать. Если, грят, заявление напишешь, спросят почему.
— У вас, кажется, пять боевых орденов, Степан Федорович?
— Понимаю, о чем вы. Труса на войне не награждают. Трижды на смерть шел с открытыми глазами, а раз… зажмурился. Выжил, выкарабкался, как говорят, а тут… тюрьма. И не страх это, Владимир Максимович, не страх… хуже… не знаю, как это назвать, когда свет черный, и блюешь дерьмом, и на дерьме сползаешь, сползаешь куда-то в пропасть, а ей дна нету, дна нету…
— Ладно, Степан Федорович, — после непродолжительного молчания сказал Донсков. — Закончим пока. Наш разговор тоже не факт. Описать все сможете?
— Не горазд я в сочинениях.
— Постарайтесь.
— А сейчас куда мне?
— Как куда? На машине разве работы нет?
— Есть, Владимир Максимович, есть, по горло есть. Так идти к вертолету можно?
— Пожалуйста. Я жду вас… Только откровенно до конца?
В тяжелой задумчивости дойдя до городка, Донсков вдруг тоже повернул к стоянке. Только он возвращался не для продолжения разговора с Галыгой, а встречать самолет с врачами.
Из-за происшествия с экипажем Руссова врачебно-летная комиссия прилетела в ОСА на месяц раньше обычного срока.
XVIIIВрачебно-летную комиссию пилоты чтут, как сердитую маму. При встречах с ее членами раскланиваются и растягивают в доброжелательной улыбке рот до ушей. Чем шире улыбка, тем, кажется, больше надежды получить годовой допуск к полетам «без ограничений». Неудачники же в разговорах между собой иногда поносят комиссию очень даже не почтительными словами, в гневе забывая, что ее недреманное око спасло многих от больших неприятностей в воздухе.
Медиков разместили в гостинице «Нерпа», и они в отдельных номерах начали оборудовать кабинеты. На дверях появились бумажные таблички: «Председатель ВЛЭК», «Терапевт», «Ухо — горло — нос» и другие.