— Честностью вашей жить — с голоду подохнешь! — кричит он на весь зал. — Плюю на вашу честность! Вот он, ваш честный (рука вскинулась в сторону отца). Вот он — без порток, без работы. Жалею тебя, Николай Акиндиныч, хоть и гадил тебе.
На Митрофана Митрофаныча зашумели, кто-то сердито дернул изнутри дверь, прикрывая наглухо.
Последняя глава
На обыкновенной земле, из которой давно уже вылезла трава и крапива — трава для коровы, крапива для щей, — на диком лужку, между домом и прудом, выросли невиданные цветы.
Федя нашел их поутру, по дороге в школу. Не совсем, конечно, по дороге.
Погода все дни была хмурая, дожди шли ночами, а днем летела с неба серая мокрая пыль, и Федя бежал в школу, пряча лицо в воротник.
А тут вышел из дому — тепло! Тепло, светло!
Каждый день, мчась в школу или из школы, Федя поглядывал через плечо на пруд. И немножко улыбался ему, словно человеку, к которому тянет, но с которым никак не знаком, и подойти познакомиться причины нет.
А тут Федя вдруг спохватился. Этак, бегая мимо, можно такое чудо упустить — во всю жизнь себе не простишь. Соберешься к нему, а оно махнет тебе хвостиком, как золотая рыбка. И Федя в то утро сошел с проторенной стежки в траву и пошел к пруду.
Двадцати шагов ему хватило, чтоб замереть перед неведомыми, невиданными цветами. На зелено-голубых прутиках-стеблях шесть белых лепестков вокруг золотой чаши с оранжевым ободком. Такие цветы, будь они на клумбе, может, и не удивили бы, но они росли на лугу, среди желтых одуванчиков. И Федя поглядел на небо. Иначе он не мог объяснить чуда. В небе ничего не углядел, но догадка насторожила его. А что если цветы эти — с планеты. С другой планеты или даже со звезд…
Федя прошел по лужку — цветов было десять… Что это могло означать? Ведь ему тоже было — десять. Десять лет… В смятении Федя побежал к искусственному озеру. И ведь точно! И здесь было чудо. У самого берега, в воде, стояли такие же почти цветы. Лепестки у них были как крылья бабочки-лимонницы, а сердцевина пышная, словно из кружева.
Вода у берега была не глубока и до самого дна — золотая. Чистая, как в роднике.
«В школу опоздаю», — подумал Федя, и тут на острове, на Большом кудрявом острове — там росли березы по колено в пене кустарников — защелкал, свистнул и опять защелкал соловей.
«Где-то ведь был на пруду плот, Леха говорил», — вспомнил Федя.
Оглянулся — не видят ли из дома — и, пригибаясь, побежал по проседающей от древности плотине, насыпанной крепостными боярина, может, при самом Иване Грозном.
Федя бежал, вспугивая лягушек. Эти тоже дождались тепла, повылезали на берег, чтоб не упустить первую ласку солнца.
Еще раз оглянулся — дом скрыло ветвями деревьев. Можно идти потихоньку, не пугая лягушек.
«Так что же я — прогульщик? — подумал Федя о себе. — Ведь если тотчас не броситься бежать в школу, не поспеть к звонку».
«Ур-ур-ур!» — сладко, вполголоса, чтоб кому-то еще не помешать, запела под берегом лягушка.
Федя снял ранец, прокрался к краю плотины, положил ранец на землю и сел на него.
«Ур-ур-ур!» — радовалась белому свету лягушка.
Федя, притаивая дыхание, искал ее глазами. Между зелеными обнаженными мечами осоки сидело изумрудное черноокое существо. Игрушечные лапки лежали на листе мать-и-мачехи. Из-под воды тянулись растения — узорчатые, бархатные, словно на ковре. Что-то мерцало из глубины. И опять соловей щелкнул на Большом острове.
Федя подхватил ранец, шагнул на плот. Плот закачался, но не потонул. Федя вытянул из ила шест, нажал, плот вздрогнул и, разрезая черную воду, поплыл…
— Плыву! — сказал Федя.
И еще раз толкнулся шестом.
Черная вода забулькала, забормотала, словно раньше не с кем ей было поболтать.
На Малом острове — голо. Здесь три березы. Чахнущие. Федя плывет мимо этого острова к Большому. Не таится. Большой остров загораживает собой полмира. Из дома даже бабка Вера не усмотрит внука.
Солнце поднялось уже над лесом. На зеленых листочках кустов сверкает влага, соловей тоже засвистел без утайки, Федя вскинулся, налег на шест, плот, рассекая воду, врезался в кусты, но кусты не подались, а приняли корабельщика грудь на грудь. Плот уходил из-под ног, а кусты не пускали. Федя вцепился в ветки руками, ветки гнулись, Федя повис спиной над водою и упал бы, но плот пружинил, чуть развернулся, и Федя устоял.
Причалить так и не удалось. А ломиться в кусты было боязно: с лужка, возле дома, слышались голоса Феликса и бабки Веры. Они привязывали теленка. Бесшумно опуская шест в воду, Федя отправился в обратный путь.