Поверху гулял ветер. Березы играли листвой. Что-то перебегало там с ветки на ветку, сверкающее, что-то крутилось, прыгало.
«И кто-нибудь там живет, на вершинах, — подумал Федя, — и кто-то живет в корнях трав, и под землей, и в глубине земли».
«Сколько живого!» — Федя сказал себе это. Он был с ними, с живущими, с бегающими, летающими, плавающими.
Леха решил гнать коров на совхозные клевера.
— Авось не увидят! А увидят — в лес загоним, ищи-свищи.
Федя опустил голову.
— А я не погоню.
— Дрейфишь?
Федя молчал. Ребята угнали коров одни.
— Конечно, в лесу не те травы, — сказал Федя Красавке, — но ведь мы государству нашему друзья, правда?
Красавка пощипывала траву и норовила тишком отойти от пастушка подальше, а там и припустить за коровами вслед, но Федя держал ушки на макушке. А потом забылся: Красавка успокоилась, и он забылся. Загляделся на мохнатенькую толстушку бабочку. Ее словно из плюша вырезали. Красавка зашла Феде за спину, хвост чубуком и — деру.
Кинулся Федя за беглянкой. Догнал. В кусты забилась, в тень, и не шелохнется. Пусть, мол, Федька мимо пробежит… Не вышло. Очутились они как раз под бугром, с которого земля показалась Феде изумрудным пером селезня. И там, наверху, на его, Федином, месте, уперев ногу в пенек, красовался Васька-бандит, Лехин старший братан.
Уж почему так Федя решил? Ваську он не видел ни разу. Но ведь и вправду это был Васька.
А на пеньке том, на Федином, стояла красавица Настена. Завклубом. Федя точно знал, что она — красавица. Все про это говорили. И говорили еще: парни на сто верст сохнут по Настене, дуреют от любви, а подкатиться со сватами — кишка тонка, Настену Васька любит.
Федя корове кулаком в бок:
— Пошла же ты!
И услыхал вдруг:
— Настя, небом клянусь! Землей клянусь! Завязываю. Сама знаешь, законы у нас волчьи. Без пули в кишки с дружками не распрощаешься… Да я отбрешусь. Твой я, Настена. Уже твой.
— Нет! Пока что нет! — отвечала Настена.
— Твой! — Васька подхватил Настену на руки и закружил. — Кружится голова? Говори, кружится?
— Кружится! — Настена запрокинулась головой, раскинула руки. Верила Васькиной силе: удержит. — Ох и кружится!
— Так-то вот и у меня! — кричал Васька, а сам не останавливался, кружился, и Федя под шумок стеганул Красавку что было мочи и погнал прочь от заказанного места.
Прыткая получилась пастьба. Корова дурит, бегает по лесу, а тут еще слепни. Погнал Федя Красавку на полдник домой.
Бабка подоила, пришла из хлева — губки как бритвы:
— На пожарище, что ли, каком пас?
— Ребята на клевера погнали, на совхозные. А я не погнал.
— A-а! Защитник совхозного добра. А много он тебя, совхоз этот, кормит?
— Ты нашу власть не ругай! — сказал Федя грозно.
— У-у! Его с того света, можно сказать, вытянула, а он зубы скалит, как волчонок.
— Не ты меня спасла…
— А кто же?
— Сама-то в воду побоялась кинуться.
— На мне — дом. И сердце у меня слабое.
— Хозяюшка, водички дай!
Бабка Вера и Федя вздрогнули. На пороге стоял парень. Городской. В дорогом костюме. С усиками. Глаза синие, ледяные.
— Федя, дай воды.
Федя черпнул кружку. Парень взял, подул на край и стал пить, оттопыривая мизинец с золотым перстнем.
— Спасибо, хозяюшка!
И ушел.
— Погляди, куда он, в какую сторону, — зашептала бабка Вера.
— Он пришел от соседей, — сказал Феликс. — Я видел. Я на улице играл.
Федя вышел на крыльцо: парень шел вдоль пруда по плотине.
— Ой, ребята! — сказала бабка Вера. — Неспроста это. Бандит приходил. Поглядел.
— Что поглядел? — спросил Федя.
— Как двери расположены, как окна, где что лежит.
Федя тоже осмотрел комнату. Кровать никелированная, с шишками, стол, два березовых пенька вместо стульев, лавка. Сундук. Разве что сундук возьмут.
— Корову-то мне выгонять?
— Ну а как же не выгонять? Только далеко не уходи с ней. По ближним полянкам паси. Не дай бог, на корову целятся. Высмотрел, сыч, что в доме дети да бабка. И где только носит вашего отца непутевого?
Федя пас корову вдоль дороги, но трава здесь была пыльная, и Красавка пошла в глубь леса. Федя все ее заворачивал, все прислушивался. То береза затрепещется, охваченная ветром, а сердце — вон из груди, то птица завозится в гнезде.
Сойка пролетела, крикнула. Синяя редкая птица. Да не больно добрая.
Станет Федя за дерево и выглядывает: не ползут ли к нему бандюги. А тут Красавка размычалась вдруг. На весь лес. По коровам затосковала. Федя перегнал ее на другое место. Чтоб по голосу не нашли. А она опять мычать. Так голодную и погнал домой.