– Почему странно?
– Когда ты её поцеловал, взгляд у неё был странный какой-то, я не понял его! То ли радовалась, то ли сожалела, непонятно! Глаз от тебя не отводила, слезам твоим радовалась, думала о чём-то! Я-то многое видел, был-то рядом!
– Я стойко держался?– еле слышно спросил я.
– Ты? Да чего спрашиваешь? Ты был молодец!
Закрыть бы сейчас глаза, да и не открыть их больше. Голова раскалывалась на части, в горле всё пересохло, ужасно хотелось сделать глоток воды. Я разжал руку, которая сжимала кофту, где были капли крови, посмотрев на них, я тихо вздохнул, сглотнул и отвернулся.
– Ты куда?– с хрипотцой в голосе спросил я старика, уходившего от меня.
– Тебе сейчас одному надо побыть, в себя прейти, помыться, поесть! Я вот умираю с голоду, пойду поем где-нибудь, потом свидимся, не горюй парнишка.
Не успел я возразить, как старик пропал, быстро ушёл, завернув за угол. Его стойкости я мог только позавидовать, я не считал себя тряпкой, но его выдержка и спокойствие вызывали у меня чувство нескончаемого уважения.
Люди стали появляться на улице. Как муравьи закопошились, все спешили кто куда. Кому нужно было попасть на работу, кому в школу, в университет, а кому через дорогу, в детский садик. Я поднялся домой, дверь открыла взволнованная Ольга Викторовна, она долго пыталась что-то мне сказать, выспрашивала назойливо, махала перед моим лицом руками, но я ничего не понимал. Потом подключился отец и увёл мачеху в другую комнату, где она стала громко рыдать. Я никогда раньше не видел её в таком состоянии, возможно, за моё отсутствие что-то случилось? Когда я увидел себя в зеркале, то оцепенел. Вид у меня был как у потрёпанной собаки, губы обветренные, глаза красные и большие фиолетовые синяки под ними. Я был похож на наркомана, у которого началась ломка и ему негде было приобрести спасительную дозу.
Отец не доставал меня расспросами. Пол дня я провалялся в постели, есть перехотелось, еда вызывала отвращение. На вопрос, где я был, я ничего не отвечал. Нужно ли что-нибудь снова придумывать? Пускай моё молчание будет моим ответом.
Глава 28. Вернись ко мне.
Я знал, как ей было тяжело любить меня… И она знала, как мне было тяжело любить её… Мы были обречены на смерть, нашей любви не дано было стать чем-то неземным, чем-то совершенно другим, не похожим на любовь, которая обитает на земле. Я знал, как ей было тяжело знать, что она погибнет, и с этим ничего нельзя поделать, это нельзя изменить или хотя бы на крайний случай попытаться хоть какую-то долю бед отодвинуть в сторону. Тем самым у нас бы появилось больше времени, это бы означало, что и лишний день – наш совместный день – был бы равносилен целой бесконечной жизни! С ней я научился жить в гармонии с собой, я знаю, кто я и зачем здесь, без неё я потерял радость и жизнь, мир для меня окрасился в некрасивые и дождливые тона, я знал, что так нельзя мне видеть его, что я должен проектировать совершенно другое. Но этот серый мир был только моим, он был только для меня, люди не видели меня, для них я творил нечто прекрасное и невероятное, и сложно было бы кому-нибудь сказать, что в моём мире, в моём сознании и душе нет этой невероятности, есть только непрекращающиеся дожди, эти дожди – мои слёзы, и каждую каплю я роняю с болью и утратой настолько сильной, что сравнить её нельзя ни с чем.
Я знал, как нам было обоим тяжело друг друга отпустить… В минуты полного одиночества, в минуты полной тишины, от которой в ушах звенит, я находил в своей голове те воспоминания, которые пробуждали во мне силы и уверенность, и все эти воспоминания, которые были дороже всего на свете, были связанны с моим ангелом. Как будто других воспоминаний никогда не существовало, не было ни детства, ни школы, ни каких-то интересных моментов, всё было связано лишь только с Кристиной, с её образом, запахом и голосом. Вытаскивая на поверхность её образ и огромные, нечеловечески красивые глаза, я стараюсь оживить её, дотронуться рукой, улыбнуться ей… Но этот образ и огромные глаза исчезают, растворяются, как только я хочу прикоснуться к ним. Только вещи, которые остались после неё, заряжали меня, но они давали мне не тот заряд энергии, при котором я должен бегать как батарейка и спасать по триста человек в день. Я получаю совершенно другую энергию, которую, если честно, меньше всего мне бы хотелось получать. Но я не мог жить без этих вещей, не мог не дотронуться до своей кофты, на которой были её капли крови, я не мог не прочитать её письма, снова и снова теребя их в руках. Они были настолько уже затёрты, что я начинал бояться, что скоро они просто превратятся в песок, и поэтому, превозмогая ломку, я стал намного реже читать их и держать в своих руках.