Ярким светом одновременно вспыхнула электрические лампочки во всех номерах гостиницы аэропорта Мокрово, в коридоре, в умывальной комнате с длинным жестяным желобом вдоль стены, на крыльце, на столбах, обозначающих дорогу к аэродрому. Заискрился ещё не тронутый пешеходами выпавший за ночь снег. Каждая снежинка играла своим светом, отражала собственный луч. С громким морозным скрипом медленно отворилась обитая оленьими шкурами дверь, и на заметённое крыльцо выскочил человек. Пыжиковая шапка была надвинута на самые брови, на руках камусовые рукавицы, а из-под полы длинного зимнего пальто болтались белые завязки кальсон. Человек бросился напрямик к дощатой будке, проваливаясь в глубоком снегу.
Скоро к будке протоптали тропинку, и дверь тамбура уже почти не закрывалась.
Загрохотал железный умывальник, коридор заполнился топотом сапог, глухим стуком мёрзлых валенок и унтов, мягким шарканьем подошв торбасов.
Весь этот шум был настолько привычен Ивану Тыплилыку, что он продолжал сладко похрапывать. Только отвернулся от яркого света лицом к стене.
Кто-то настойчиво тормошил край его одеяла. Тыплилык открыл глаза.
— Послушайте, товарищ!
Над ним стоял розовый заспанный мужчина в розовой пижаме.
Вчера Тыплилык лёг один. Должно быть, мужчина вселился ночью.
— Извините, — сказал он, — не кажется ли вам, что в нашем номере чем-то пахнет?
— Кажется, — ответил Тыплилык, садясь на кровать.
— Я это сразу почуял, — как будто обрадовался розовый мужчина. — Надо сообщить заведующей.
Разговаривая, он тянул носом, как собака.
— Нельзя жить в такой вони. Ведь берут же они деньги за номер. И немалые. Так пусть соответствующим образом и обслуживают. На материке за такие деньги предоставляют люкс.
— Это комната тоже называйся люкс, — сказал Тыплилык.
— Что вы говорите! Это безобразие! Я иду жаловаться! Вы, надеюсь, тоже последуете за мной?
— Куда?
— Я говорю — к заведующей. Нельзя же, в самом деле, жить в такой вони, — розовый мужчина шумно потянул носом.
— Вы идите, — спокойно сказал Тыплилык. — Может быть, действительно вам найдут другое место. А мне нечего переселяться. Запах идёт от меня, от одежды, от унтов. Голубыми песцами воняет.
— Голубыми песцами? — недоверчиво протянул сосед. — Не понимаю.
Заведующая гостиницей Полина Андреевна Зуева, полная женщина с красным от вечного действия мороза и арктического солнца лицом, только что внесла с улицы плотный куб снега. Она осторожно опустила его с плеч в бочку с водой. Вода забулькала, зашипела, белый снег потемнел и погрузился, вытесняя воду к краю.
— Переведите в другой номер, — жалобно попросил розовый мужчина. — Голова болит.
— Ну что мне с вами делать? — развела руками Полина Андреевна. — Мест больше нет. Ждите, может, выпустят какой-нибудь борт. Вроде бы видимость улучшается.
Полина Андреевна за годы работы на полярном аэродроме усвоила специальную терминологию и называла самолёт бортом.
— Сегодня ждём из Магадана ещё борт… Куда я их помещу? Впрочем, пока идите в тринадцатый. Поставим раскладушку.
Полина Андреевна вошла в комнату, откуда только что вышел розовый мужчина.
— Что, Иван, твой сосед плохо спал?
— Неужели, Полина Андреевна, действительно от меня так сильно несёт? — ответил вопросом Тыплилык и потянул тонкими ноздрями воздух. — Ничего не чувствую.
— Это потому, что ты привык, — сказала Полина Андреевна. — Ты уже не чувствуешь. А ему с непривычки, — кивнула она на соседнюю кровать. — Будь у меня комната на одного — никаких хлопот с тобой.
Сначала Тыплилыка поместили в общей комнате, где стояло двенадцать кроватей. Оттуда его перевели в меньшую, а на третий день он занимал люкс — трёхместный номер, и редко кто соглашался спать с ним.
Всё это объяснялось просто: Иван Тыплилык сопровождал голубых песцов из Якутии в бухту Кытрын Чукотского района.
В конце аэродромного поля стоят три самолёта «ЛИ-2», заставленные клетками со зверюшками.
Голубые песцы — это злобные и коварные звери, которые только и ждут, как бы удрать из клетки или схватить за палец. Они прожорливы. Но самое худшее — они вонючи. А запах крепкий. И когда он въелся в одежду, ничем не вытравишь, если даже держать одежду всю ночь на пурге. Вот почему Тыплилыка переводили из номера в номер и с ним никто не хотел ночевать в одной комнате.
— Северо-восток закрыт, — привычным тоном сообщала Полина Андреевна, подметая комнату. — Анадырь тоже закрыт — ветер по полосе. Сеймчан открыт. Мороз тридцать четыре, ветер нулевой, видимость отличная…
Тыплилык медленно одевался: раз северо-восток закрыт, торопиться некуда.
Полина Андреевна продолжала уборку.
— А мы открыты? — спросил Тыплилык, разглядывая грязный ворот рубашки.
— Мокрово пока открыто, — вздохнула Полина Андреевна. — Борт идёт из Магадана. Делегация какая-то летит. На тридцатилетие округа. А прогноз худой. Синоптики запасаются продуктами.
— Я и забыл, что скоро праздник, — сказал Тыплилык. — Тридцатилетие округа. Ровно столько, сколько мне… Ох, года идут!
— Постыдился бы так говорить, — заметила Полина Андреевна. — Ещё такой молодой!
Шёл снег. Тяжёлый, надоедливый. Во всех окнах ярко горел электрический свет. Снежинки падали так густо, что цеплялись за ресницы и нежно ложились на лицо. Тропинку от гостиницы до столовой за ночь замело.
Тыплилык беспокойно огляделся: стоит подуть малейшему ветерку, как все эти мягкие сугробы запляшут, засвистят, заметут пути-дороги не только на земле, но и в воздухе.
А пока, по всему видать, аэродром всё же готовили. По кромке взлётной полосы шёл ротор и выкидывал рыхлый снег из широкой трубы. Ни один самолёт, однако, не прогревал моторы, а в сторонке, с зачехленными моторами, привязанные к штормовым якорям, стояли три самолёта "ЛИ-2".
Тыплилык добрался до столовой, помещавшейся в том же здании, что и аэровокзал. Дом был срублен из тонких брёвен полярной лиственницы, но добротно и даже красиво, в стиле русских теремков: над коньком рядом с метеорологическими приборами вертелся жестяной флюгер-петушок.
Во время Великой Отечественной войны старинное поселение анадырских казаков служило перевалочным аэродромом: здесь садились на заправку американские самолёты, держащие курс на запад. Вот почему нынче на крышах домов вместо кровельного железа настланы днища от металлических бочек, наложенных одна на другую, как черепицы, с ясно сохранившимися красными буквами: «Standard-oil». У входа на кухню сидели два белых медвежонка — Мишка и Машка, воспитанники старшего повара аэропортовской столовой. Они даже не повернули голов в сторону Тыплилыка: за кухонной дверью находилось нечто более значительное и привлекательное, чем человек.
На крыльце Тыплилык очистил от снега унты и вошёл в стылый тамбур, громко именовавшийся залом ожидания. Две девушки, тесно прижавшись друг к другу, сидели на длинной скамье со спинкой и ждали, когда откроется столовая. Тыплилык поздоровался с ними. Девушки везли новые деньги в оленеводческие бригады, в тундровые колхозы и тоже застряли из-за непогоды в Мокрове.
Тыплилык не решился сесть рядом с ними — он твёрдо помнил о песцовом запахе, крепко въевшемся в его одежду.
Он поговорил с девушками издали, посетовал на непогоду, поругал картёжников, которые долго не давали спать и выкрикивали среди ночи непонятные слова: вист, пас, мизер…
Девушки поинтересовались, как чувствуют себя голубые песцы.
— Что им сделается! — махнул рукой Тыплилык. — Звери! Сейчас грызут клетки и ругают меня, что не несу им корм.