Перед голодным Тыплилыком появилась тарелка, наполненная до краёв жареным сухим картофелем и консервированным мясом. Консервы были с многообещающими этикетками: "Консервированная курица", "Консервированная утка". Эти птицы в банках имели совершенно одинаковый вкус. Но тем не менее Тыплилык на них так набросился, что Урэвтэгин тут же поспешил заказать вторую порцию.
— Странный ты человек, — рассуждал Урэвтэгин, попивая остывший чай. — Сколько времени вместе живём, и не попросил ни разу помощи. Почему так делаешь? Будто не веришь нам, считаешь чужими? Зачем истратил собственные деньги, не оставив даже на еду? Вот тебе на первое время.
Урэвтэгин положил на стол несколько бумажек.
— Куда мне столько? — благодарно улыбнулся Тыплилык. — Мне одной бумажки хватит. Спасибо.
— Вы там скоро? — в столовую просунулась голова Богомазова.
— Я и забыл, что проводник, — спохватился Урэвтэгин. — Давай пошли!
Мгла поглотила людей, идущих гуськом. Иные падали в снег, но тут же протягивалось несколько заботливых рук, и человек вставал. Тыплилык шёл вслед за Урэвтэгином.
Даже при таком ветре охотник пытался разговаривать. Он кричал Тыплилыку, как однажды его застигла пурга на острове Врангеля.
Сквозь пелену летящего снега показались светящиеся огни гостиницы.
Люди долго отряхивались от снега в тесном тамбуре. Из рук в руки переходил прутовый веник. Тут же стояла Полина Андреевна и зорко смотрела, чтобы никто не принёс в комнаты ни крупицы снега.
— Тринадцать дней лежал в снегу! — продолжал Урэвтэгин свой рассказ уже в номере. — Ел собачье мясо, глотал снег… Совсем ослабел. Еле разрыл себе нору. Когда вышел — смотрю: солнце поднимается над горизонтом. Значит, кончилась полярная ночь! Это меня так обрадовало, что я забыл о своей слабости… Шёл три дня к бухте Сомнительной. Напрямик через горы. За мной брели оставшиеся собаки. Но когда я садился отдыхать, они ложились подальше от меня — боялись, что я их съем. И в самом деле, я их хотел съесть. Хорошо, что повстречал белого медведя. Он давно шёл за мной, должно быть, ждал, когда свалюсь. Застрелил его. Совсем хорошо стало. И мои собаки насытились и перестали бояться…
Торжественное заседание, посвящённое тридцатилетию Чукотского национального округа, было назначено на шесть вечера.
После обеда Тыплилык особенно тщательно вычистил клетки и дал песцам по большому куску мяса.
— Сегодня праздник, — разговаривал он с ними по привычке. — И мой день рождения. Мне стукнуло ровно столько, сколько нашему округу. Наедайтесь и помните Тыплилыка, который до вас никогда не видел голубых песцов.
Вернувшись к себе в номер и увидев, как его товарищи готовятся к праздничному вечеру, он взгрустнул: как же ему идти в нарядный клуб в вонючей одежде? Никто не захочет сидеть с ним рядом. А может быть, даже попросят выйти.
Урэвтэгин брился. Он густо взбил мыльную пену и покрыл ею редкие волосины на подбородке и под носом. Перед ним, прислоненный к жестяной кружке, стоял обломок зеркала. Рискуя глотнуть мыльную пену, он говорил:
— Сегодня обещали выдать на человека по бутылке. Только не сказали чего. Берегли с самой осени. Вот сильные духом.
— Хороший ты человек, а всё любишь разговор на выпивку повернуть, — заметил Цой, разглаживая галстук за неимением утюга на батарее парового отопления.
— Я не пьяница, — нисколько не обидевшись, ответил Урэвтэгин. — Я только любитель. Здесь такая же разница, как между мной, допустим, и каким-нибудь любителем-охотником из облместпрома. Большая разница.
Цой примолк. Ответ Урэвтэгина попал прямо в цель. Цой считал себя опытным охотником.
— А ты чего не собираешься? — спросил Урэвтэгин Тыплилыка. — Давай, давай, не то опоздаем.
— Я не пойду.
— Наш праздник — и вдруг не пойдёшь? — удивился Урэвтэгин.
— У меня одежды праздничной нет, а эта воняет песцами, — смущённо объяснил Тыплилык.
— Вот беда! — воскликнул Урэвтэгин и призадумался. — Постой! Сейчас что-нибудь сообразим… У артистов должна быть запасная одежда. В пьесах они играли в другой.
— Не надо, — засмущался Тыплилык.
Но разве Урэвтэгина остановишь, если он что-нибудь задумал! Через минуту его не было в комнате.
— Могу чистую рубашку предложить, — сказал Цой, выдвигая из-под кровати чемодан. — Галстук, правда, у меня один. А в президиум без галстука неудобно.
— Да что вы! Не надо мне ничего! — Тыплилык не ожидал от него такой щедрости.
— Бери, это от чистого сердца, — настойчиво повторил Цой и подал Тыплилыку трикотажную рубашку салатного цвета.
— Спасибо, — поблагодарил Тыплилык. — У меня ведь сегодня и день рождения…
— Что ты говоришь! — Цой вскочил. — Почему молчал? Сколько исполнилось?
— Столько же, сколько и нашему округу.
— Какой скрытный! — упрекнул Цой и начал рыться в чемодане. — Ничего подходящего для подарка… Вс равно что-нибудь придумаем.
Вош л Урэвтэгин в сопровождении Майи Решетовой.
— Целый костюм достали! Из пьесы "Иркутская история". Вот смотри! — Охотник разложил на кровати кожаную куртку и брюки, на пол положил хромовые сапоги.
— Обувь из другой пьесы, — уточнил он. — Одевайся. Без меня вс равно не пойдут. Вот Майя тебе поможет.
— Что я, маленький? — застенчиво сказал Тыплилык. — Не сумею сам одеться?
— Ему тридцать лет стукнуло, — объявил Цой. — Сегодня!
— Поздравляю! — закричал Урэвтэгин и кинулся обнимать Тыплилыка. — Это надо обязательно отметить! Надо предупредить о дополнительной бутылке. Цой, это тебе поручается. А вечером мы устроим здесь чествование.
— Разрешите и мне от души вас поздравить, — сказала Майя и потянулась к Тыплилыку.
Она поцеловала его в губы, мазнув чем-то жирным и холодным. Однако в её глазах Тыплилык увидел такую искреннюю радость, что сам тут же притянул девушку и крепко поцеловал.
— Большое спасибо, — сказал он.
— Смотри, робкий, а подарки собственными руками хватает, — шутливо заметил Урэвтэгин.
Решетова ушла, и Тыплилык оделся в костюм из пьесы "Иркутская история". На ноги натянул сапоги из другой пьесы. Урэвтэгин держал перед ним зеркало. Но в осколок было видно только лицо — радостное, взволнованное.
— Видишь себя? — спросил Урэвтэгин.
— Одно лицо и то без ушей, — сказал стоящий рядом Цой.
— Пойдём к артистам, — предложил Урэвтэгин. — У них там шкаф с большим зеркалом.
— Не стоит, — попытался отказаться Тыплилык, но Урэвтэгин уже открыл дверь и тянул за рукав.
Разодетые артисты облачились в зимние пальто и шубы. Решетова заворачивала в газету туфли на высоченных и тонких, как гвозди, каблуках.
— О! — сказал Гурьевский, оглядывая Тыплилыка. — Вас просто не узнать! Красив! Статен! Вполне сценическая внешность. И лицо… Гамлета можете сыграть!
— Без Беркута обошёлся, а Гамлет подавно ему ни к чему, — уверенно сказал Урэвтэгин и подвёл Тыплилыка к зеркальному шкафу.
Действительно, ему необыкновенно шла кожаная куртка. Свежая рубашка начальника облместпрома подчеркивала смуглоту кожи. "Матрена Ермиловна не узнала бы в такой одежде", — подумал Тыплилык. Будто свежим летним ветром пахнуло на него. Тыплилык вдруг увидел в зеркало, что он совсем ещё молодой и нет у него никакой солидности ответственного работника. Перед ним стоял обыкновенный молодой чукотский парень. И не было у него представительности Михненко, мрачной недоступности в лице, как у районного прокурора Надирадзе. Впервые в жизни полное отсутствие признаков начальственности обрадовало Тыплилыка… Он ещё раз оглядел большую комнату, которую занимали артисты. Рядом стоял Урэвтэгин, улыбался ему в зеркало… Решетова красила губы… Заслуженный артист Гурьевский пластмассовой щёткой приглаживал жёсткие седые волосы. Все они были просто товарищами. Много лет Тыплилык смотрел на людей, мысленно деля их на вышестоящих, нижестоящих, на посетителей, просителей… У него не было ни одного друга! Как же так? Он даже никогда об этом не задумывался.