— В ресторане был?
Рестораном называлась столовая, в которой после шести вечера продавались спиртные напитки. Среди деятелей района считалось дурным тоном посещать это заведение в вечерние часы, и обычно в это время там сидели командированные и те из жителей районного центра, кто не дорожит своей репутацией.
— Не, — мотнул головой Тыплилык. — Как я, ответственный работник, могу ходить в ресторан?
Он прошёл мимо Матрены Ермиловны, демонстративно обойдя кусок мешковины, о которую полагалось вытирать ноги. Но по привычке всё докладывать жене продолжал:
— Был на консультации у Калины Ивановича… Лечу в Якутск… Голубой песец — это большая ответственность. Руки человека делают его голубым… Всё от рук человека.
Матрёна Ермиловна молча бросила на пол оленью шкуру — она никогда не ложилась вместе с пьяным мужем.
Тыплилык вылетел из районного центра в ясный зимний день. Низкое декабрьское солнце медленно катилось вдоль линии горизонта. Синие тени сначала лежали на снегу, потом побежали рядом с самолётом, отстали и расстелились внизу. Между ними, то сливаясь, то отрываясь от них, бежала быстрая тень самолёта. Глядя на неё с высоты, Тыплилык воображал, что это несётся по снегу голубой песец, прячась в тени высоких гор.
Якутск встретил Тыплилыка трескучим морозом. Воздух был густой, и холод висел над всем городом. По ночам в небе полыхало полярное сияние, соревнуясь с городским освещением. Тыплилык бродил по городу, удивляясь зимним велосипедистам, хозяйкам с большими кругами льдистого замороженного молока.
Тыплилык выбирал песцов на звероферме на окраине города. Он крепко помнил наказы Калины Ивановича и старался не прогадать.
Гостеприимные якутские звероводы водили его по ферме, на разные лады расхваливали песцов, но Тыплилык невозмутимо и многозначительно молчал.
На него уважительно посматривали: этот человек, видно, знает толк в песцах.
— Давно работаете звероводом? — осведомился один из сопровождавших его.
— Достаточно времени, — уклончиво ответил Тыплилык.
Из Анадыря прилетели три грузовых самолета «ЛИ-2», специально переоборудованные для перевозки песцов.
Лётчики были весёлые, много шутили. Особенно командир Сотник. Огромный мужчина. Когда он садился в самолёт, Тыплилыку казалось, что крылатая машина под его тяжестью приседает.
Сначала летели хорошо, нигде не задерживаясь. На остановках Тыплилык кормил зверей, носил им снег, который песцы с удовольствием глотали вместо питья.
Всё было отлично до Мокрова. Тыплилыка уже распирало от гордости и радости, Оказалось, ничего нет сложного в том, чтобы сопровождать песцов. Деньги почти не приходилось тратить, а дома, в Кытрыне, шла зарплата. Тыплилык уже видел радостно заблестевшие глаза Матрёны Ермиловны, когда он выложит на стол на прохладную клеёнку толстую пачку. И вдруг в Мокрове новость: северо-восток плотно закрыт. И закрыт уже четыре дня!
Тыплилык допил чай и вышел из столовой. С низкого серого неба продолжал сыпаться густой, прилипчивый снег. На крыше аэровокзала лениво крутился анемометр.
На крыльях самолётов лежал снег. Шасси глубоко утонули в сугробах, и могучие машины походили на неведомых снежных зверей. Зачехленные моторы дремали под брезентом, винты неподвижно застыли и покрылись тонкой корочкой льда.
Тыплилык поднялся по шаткой стремянке и отомкнул простой висячий замок на дверце самолёта. Металлические стенки излучали холод. Съёжившиеся в клетках песцы встретили человека жалобным повизгиванием. Тыплилык быстро прошёл в грузовой отсек, нарубил мяса и роздал корм. То же самое он проделал и в двух других самолётах. Потом вернулся в первый и стал чистить клетки. Это была, пожалуй, самая неприятная часть работы. Песцы кусали веник, пытались схватить за руку. При этом они громко визжали и неприятно лаяли — совсем не так, как собаки. Тыплилык ругался, но старался при этом не дышать через нос — зловоние было ужасным.
Тыплилык работал без рукавиц. Он их берёг. Одну пару песцы уже стянули у него и изгрызли. Пальцы мёрзли, и руки то и дело приходилось совать в карман, чтобы отогреть.
Вычистив последний самолёт, Тыплилык вымел мусор на снег.
На дальнем конце аэродрома тарахтел трактор, таща за собой тяжёлые сани — укатывал посадочную полосу. По-прежнему с неба сыпался надоедливый снег. Тыплилык постоял и вернулся в первый самолёт. Он перебрал оставшееся мясо и встревожился — мяса оставалось очень мало. Правда, если вылететь завтра, а в крайнем случае послезавтра, корма хватит как раз. А если непогода затянется? Ведь декабрь… Пурга на полуострове может продолжаться и месяц…
Тыплилык вздохнул, прикрыл брезентом корм и поплёлся в гостиницу.
Люди уже вернулись с завтрака, и каждый чем-нибудь занялся. Кто пристроился читать, доминошники громко стучали костяшками по столу, любители карточной игры расселись в большой комнате, поставив стулья между кроватями. На широком продавленном диване в коридоре курил охотник Урэвтэгин. Он ехал с какого-то областного совещания, застрял в Мокрове и ругал людей, оторвавших его от промысла:
— Какой-то дурак выдумывает совещания, когда нужно работать. Смешно: разговор-то шёл о том, как больше добыть пушнины, а охотники сидели в тёплом зале и рассуждали, в то время как их капканы заносило снегом, а волки пожирали песцов.
Тыплилык, слушая такие слова, вежливо кивал головой, но в душе протестовал. Он-то знает, как трудно собрать охотников тундры на совещание. Тыплилык мог бы указать Урэвтэгину на недопустимость подобной критики, но в этой непривычной обстановке как-то было неловко.
Урэвтэгин подозвал Тыплилыка. Охотник жаждал общения. Он вообще, по мнению Тыплилыка, не отличался сдержанностью и сейчас, как только Иван подошёл и уселся рядом, громко заговорил по-чукотски:
— Почему вчера не ходил на пьесу?
— Я же говорил: пахнет от меня, — ответил Тыплилык.
— Ерунда! Никто бы не заметил. Гляди! — Урэвтэгин подтолкнул его в бок. — Вот видишь: идёт с виду обыкновенный человек. — Урэвтэгин показал глазами на широкоплечего актёра в добротном кожаном пальто с меховым воротником. Актер, должно быть, только что позатракал: лицо у него было красное и довольное.
— Я видел его на сцене, — продолжал Урэвтэгин. — Совсем другим становится! Не узнать его. Талант!
— У каждого своя работа, — заметил Тыплилык.
— Разве это работа? — Урэвтэгин поднял палец. — Творчество это называется!.. В своей жизни мне довелось только раз видеть человека такого таланта. Это был шаман Кэральгин. Сильный был! Умел всё делать. Заслуженному артисту не уступил бы.
Тыплилык поморщился, будто вошёл в звериную клетку:
— Как ты можешь сравнивать советского артиста с шаманом!
Его раздражало шумное поведение охотника и то, что Урэвтэгин был со всеми одинаков в обращении — будь то директор Мокровского совхоза Беркут, заслуженный артист Гурьевский или каюр Гаттэ. А Тыплилыка он даже иногда поучал, не зная, что тот в Кытрыне занимает видный пост.
Тыплилык и Урэвтэгин помолчали. За дни совместной жизни они успели наговориться досыта, поделились всеми домашними заботами, рассказали друг другу все сказки, которые запомнили с детства, и теперь решительно не знали, о чём говорить.
Тыплилык даже пожалел, что прервал рассуждения Урэвтэгина об актерской профессии, — всё же был бы какой-то разговор.