Иванов Всеволод
Голубые пески
Всеволод Иванов
ГОЛУБЫЕ ПЕСКИ
Посвящ. Анне Весниной.
Книга первая. Корабельная вольница.
I.
Была монета старая - в наш царев пятак объемом. Косо к одному боку давили друг дружку буковки - "2 копейки. - 1798, е. м.", а на обороте широкое жирное "П" втискивало в себя - "I". А над "П" - корона, которых теперь в России нет. Меди монета темной как чугун.
В Перми, рассказывают, много раньше таких монет водилось.
Только одну вот эту монетку перевез сюда на Иртыш переселенный человек Кирилл Михеич Качанов. Да еще лапти, кошель сухарей.
Церквей в Павлодаре - три. Две из них выстроил Кирилл Михеич, а третья выбита была во времена царя с темной монетки (у церквей своя история - дальше).
Сволочь разную казацкую Кирилл Михеич не уважал, а женился на казачке Фиозе Семеновне Савицкой из станицы Лебяжьей. И была с этой Фиозой Семеновной тоже своя история.
Кирпича киргиз делать не умеет. Киргиз - что трава на косьбу. Выстроил кирпичные заводы Кирилл Михеич.
Бороду носил карандашиком, волос любил человеческий, не звериный гладкий.
А телу летом в Павлограде тепло. Из степи пахнущая арбузами розовая пыль, из города - голубоватая. Дома - больше деревянные, церковь разве в камне (но у церквей своя история - дальше).
И у каждого человека своя история. Свое счастье.
У монеты своя история. Свое счастье.
И как неразменная золотая монета - солнце. И как стерляди - острогорбы и зубчаты крытые тесом дома. И степь, как Иртыш - голубой и розовый зверь.
На монету ли, на руку тугожильную шло счастье?
--------------
Счастье мое - день прошедший!
Радость, любовь моя - Иртыш голубой и розовый.
--------------
Хотел Кирилл Михеич бросить папироску в пепельницу, - но очутилась она на полу, и широкая его ступня ядовито пепел по половику растащила. По темно-вишневому половику - седая полоска.
А жена, Фиоза Семеновна, - даже и этого не заметила. Уткнулась, - казачья кровь - упрямая, - уткнулась напудренными ноздрями в подушку, плачет.
Кирилл Михеич тоже, может быть, плакать хочет! Чорт знает, что такое! Повел пальцами по ребрам, кашлянул.
Плачет.
Стукнул казанками в ладонь, прокричал:
- Перестань! Перестань, говорю!..
Плачет.
- Все вы на один бизмен: наблудила и в угол. Орать. Кошки паршивые, весну нашли... Любовников заводить...
Еще громче захныкала подушка. Шея покраснела, а юбка, вскинувшаяся показала розоватую ногу за чулком...
Побывал в кабинете Кирилл Михеич. Посидел на стуле, помял записку от фельдшера. Эх, чорт бы вас драл - чего человеку не хватает! Все бабы одинаковы: как листья весной - липнут.
Надел Кирилл Михеич шляпу и как был в тиковых подштанниках с алыми прожилками, в голубой ситцевой рубахе, - так и отправился. Так, всегда, носил сюртук и брюки на выпуск, но исподнее любил пермских родных мест и в цвета - поярче.
Дворяне жен изменниц всегда в сюртуках бранят и в таком виде убийства совершают. А мужик должен жену бить и ругать в рубахе и портках, - чтобы страшный дух, воспалительный, от тела шел.
Надо бы дать Фиозе в зубы!
Неудобно: подрядчик он на весь уезд - и жену, как ратник 2 разряда, бьет. Драться неудобно. И опять: письмо, Господи, да мало ли любовных бумаг еще страшнее бывает? Здесь, что ж, на ответное использование подозрительности нету.
"Любезная и дорогая Фиоза Семеновна! Раз сердце ваше в огне, потрудитесь вручителю сего подать ваше письменное согласие на ранде-ву в моей квартире в какие угодно времена"...
Михей Поликарпыч обитал позади флигелька, рядом с пимокатной. А как выходил сын из флигеля, - шваркали по щебню опорки, с-под угла показывалась хитрая и густая, как серый валенок, бороденка, и словно клок черной шерсти губы закатанные.
- Аль заказ опять? Везет тебе...
Хотел-было сунуть бумажку в карман: оказывается, в подштанниках вышел. Скомкал бумажку меж пальцев.
- Час который?
- Час, парень, девятай... Девятай, обязательно.
Осмотрел стройку, глыбы плотного алого кирпича. Ямы кисловато-пахнущей хлебом известки. Жирные телесного цвета сутунки - огромные гладкие рыбы у кирпичных яров-стен.
- Опять каменщиков нету? Прибавил ведь поденщину, какого лешака еще?..
Поликарпыч заложил руки на хребет, бороденку повел к плечу, ответил ругательно:
- Паскуда, а не каменщик. Рази в наше время такой каменьщик был?.. Етова народа прибавкой не сдержишь. Очень просто - паскуда, гнилушка. Отправились, сынок, на пристань к Иртышу. Пароход пришол - "Андрей Первозванный" человека с фронтов привез - всю правду рассказывает. Комиссар по фамильи.
- Комиссар не фамиль, а чин.
- Ну? Ловко! О-о, что значит царя-то нету. Какие чины-то придумали.
- Какой комиссар-то приехал, батя? Фамилью не сказывали?
- Вот и есть фамилья - комиссар. А, между прочих, сказывают - забастовку устроим. В знак любвей, это про комиссара-то. Валяй, говорю, раз уж на то пошло. И устроят, сынок. А, мобыть, грит, и на работу придем вечером. Как там - пароход.
Старик присел рядом на бревно и стал длинно, прерываясь кашлем, рассказывать о своих болезнях. Кирилл Михеич, не слушая его, смотрел на ползущие выше досчатого забора в сухое и зеленоватое небо емкие и звонкие стены постройки. На ворота опустилась сорока, колыхая хвостом, устало крикнула.
Кирилл Михеич прервал:
- Мальченка от фершала не приходил?
- Где мне видеть! Я в каморе все. А тебе его куды?
- Гони в шею, коли увидишь.
- Выгоню. Аль украл что?
Кирилл Михеич пнул ногой кирпич.
- И фершала гони, коли припрется. Прямо крой поленом - на мою голову. Шляются, нюхальщики!..
Старик хило вздохнул, повел по бревну руками. Соскабливая щепочкой смолу, пробормотал:
- Ладно... Ета можна.
Кирилл Михеич спросил торопливо:
- Краски, не знаешь, где купить? Коли еще воевать будут, не найдешь и в помине. Внутри под дуб надо, а крышу испанской зеленью...
Мимо постройки, улицей, низко раскидывая широкий шаг, прошли верблюды, нагруженные солью. Золотисто-розовая пыль плескалась как фай, пухло-жарко оседала у ограды.
Потом Кирилл Михеич был у архитектора Шмуро.
Архитектор - прямой и бритый (даже брови сбривал) - носил пробковый шлем, парусиновые штаны и читал Киплинга. Он любил рассказывать про Англию, хотя там и не был.
Архитектор, сдвинув шлем на затылок, шагал из угла в угол, курил трубку и говорил:
- Немцы - народ механический. Главная их цель - мировая гегемония, как на суше, так и на море. В англичанах же... тут - мысль!.. Разум! Наука! Сила...
И пока он вытряхивал табак, Кирилл Михеич спросил:
- Как насчет подрядов-то, Егор Максимыч? Церква-то неужто не мне дадут? Я ведь шестнадцать лет церкви строю...
Архитектор передвинул шлем на ухо и лихо сказал:
- Давайте мы с вами, Кирилл Михеич, в готическом стиле соорудим... Скажем, хоть хохлам в пример.
- Зачем же хохлам готический? Они молиться не будут... И погром устроют - церковь разрушат и нас могут избить. Теперь насчет драки - свободный самосуд.
Шмуро насунул шлем на брови, и соответственно этому голос его поредел:
- Такому народу надо ограниченную монархию... А если нам колокольню выстроить в готическом? Ни одной готической колокольни не строил. Одну колокольню?
- Колокольню попробовать можно. Скажем, в расчетах ошиблись.
Шмуро кинул шлем на кровать и сказал обрадованно:
- Тогда мы с вами кумыса выпьем. Чаным!
Киргиз принес четверть с кумысом.
- Слышали? - спросил Шмуро. - Комиссар Запус приехал.
- Много их. Так, насчет церквей-то, как? У меня сейчас и лес и кирпич запасен. Вы там...
- Можно, можно. Только вы политикой напрасно не интересуетесь. В Лондоне или даже в какой-нибудь Индии - просыпается сейчас джентльмен, и перед носом у него - газета. Одних объявлений - шестнадцать страниц...