Запус глубже на уши шапку, поднимая саблю:
- Каждый отвечает за себя...
- Мне инструктор говорит: в момент напряжения... а я ему: мало у нас баб перешло по рукам, да коли каждой опасаться... Однако, дорогой мой, атаман-то удрал и инженер Балиханов с ним. А?
Протянул ему короткопалую руку и тихо, приблизив к щеке пахнущие табаком усы, шепнул:
- Ты ее не щупал насчет прибывания?..
- Спрашивал.
- Не говорит? Где ей сказать, своя буржуазная... я ихнюю подлую мысль под землей вижу. Может тебя подвести, товарищ?..
У дверей Народного Дома, где снега трепали синие свои гривы, - Запуса одернули:
- Товарищ Василий Антоныч... Товарищ...
Видит: на подбородке, весенним снегом - чуть грязноватым и синим, бородка. Поверх грязной дурно пахнущей шинели - полушубок. Собачьего меха шапка по-уши, а Запус все ж его узнал:
- Гражданин Качанов, вы на допросе были об организации восстания? Если...
- Я совсем не про жену, я по делу мести... Мое мнение, товарищ Василий Антоныч, самый главный виновник всего злодейства Артюшка... и Олимпиада тут не при чем, пущай живет с кем хочет. Я ради жены убийству подвергся, подряды и имущество потерял...
И, отведя Запуса за фонарь, к сугробу, толкаясь валенком, туманно и длинно стал рассказывать о заговоре в городе. Живет Кирилл Михеич в мещанском домике на окраине и там же прячется в кладовке, "меж капустой" Артюшка, у него все планы, все нужное и списки. Пахло от него самогоном.
Идя улицей, вслед за Кирилл Михеичем подумал Запус, что пожалуй лучше бы арестовать подрядчика и передать его в Чека. Пусть разбираются, а зачем он Запусу? Здесь - даже не думая, а так как то позади, прошло неудовольствие, высказанное инструктором из центра и предусовдепа Яковлевым: зачем живет с Олимпиадой. Нет, лучше самому раскрыть заговор и привести Артюшку. Злясь недолго, - подумал он о смуглом желтоватом лице атамана, захотелось увидать его напуганным, непременно со сна, чтоб одна щека была еще в следах - от капусты что ли?
- А, сволочь, - сказал он вслух.
- По поводу чего? - спросил Кирилл Михеич.
Запус не просил вести и Кирилл Михеич не звал, а оба они - сгорбившись, скользя по снегу, торопливо шагали к окраине. Еще Запус подумал: "надо бы позвать с собой матроса Топошина" - и вспомнил: зачем-то вернулся тот на ферму Сокой. Позвать с собой - можно было бы многих, хоть бы из своего отряда.
- Сам!
Кирилл Михеич запыхаясь сказал:
- В хорошем хозяйстве все сам делаешь. Трудное...
Спросил Запус, - бьет ли жену Кирилл Михеич? Тот ответил - так как Запус не живет с ней и жить не намерен...
- Не намерен, - подтвердил Запус.
- То, конечно, можно сказать по совести - бил и если найдет ее вновь, бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же в суд жаловаться не пойдет и если вернется, - значит подтверждение: жену бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем не занимается. Таков и Запус.
- Второй муж?
- Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь... Будьте хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.
Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнувшись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.
- Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу не гремит, а здесь оказывается пол... Шум произойдет.
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть... спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребутся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заговор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и радостно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил, чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, прошел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели. Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое. Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувствовал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит. Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко сказал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склизкий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отлете, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вяло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно. Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освободившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого, Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему - огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть, сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегибаясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер. Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, архитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капуста, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени (он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь. Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикметжанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отчаянным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то, мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бородку, хмельно, туманно, рассмеялся: