На общем комсомольском собрании постановили: в кратчайший срок написать песню о БАМе. Был объявлен конкурс. Лучшей признали «Трассу мужества» на стихи Эрнеста. Он написал их за одну ночь. Припев этой песни написали при въезде на проспект Павла Корчагина, на огромном щите из жердей лиственниц (буквы состояли из скрепленных проволокой лиственничных веток):
Ребятам песня нравилась, но сам Эрнест считал, что с прокладкой рельсов до Венеры и Марса он здорово «загнул».
От журналистов не было отбоя. Корреспондент «Комсомолки», нескладный долговязый парень лет тридцати, ходил с бригадой путеукладчиков на смену и жил в бригадных вагончиках недели две кряду. Он измучил парней вконец. Такого недотепу они еще не видывали. Опускают звено — будто нарочно, он стоит под шпалами; платформа с пакетом на него ползет, а он и в ус не дует, строчит, сидя на рельсе, в своем блокноте.
Каштан парень терпеливый, но и он взорвался, отругал его как следует. А тот в ответ смотрел сквозь толстые стекла очков своими черными, детски-наивными глазами — сердиться на него было невозможно. Вскоре в газете появилась большая, на всю полосу, статья — «Бригадир». Корреспондент оказался парнем толковым, наблюдательным. Обрисовал Каштана таким, какой он есть на самом деле, ничего не приукрасил. И как бригадир здорово умеет работать, и как крепко он обругал его, журналиста, за ротозейство возле путеукладчика. Статья была с портретом Каштана. Кое-кто из начальства стал теперь называть бригадира по имени-отчеству…
Еще совсем недавно жаловались вертолетчики, что то и дело «проскакивают» мимо Дивного. Не город, мол, а одно название, сверху почти незаметен: зеленые вагончики слиты с тайгою, только начатые деревянные постройки похожи на нагромождения деревьев, вынесенных на берег паводным Урханом.
Сейчас вертолетчики этого уже не говорили. Город был виден за много верст. Особенно клуб, который строили в субботники. Когда его закончили, вздохнули, загрустили: внешне клуб смахивал на конюшню. Эрнест предложил чем-то украсить строение. Одни взялись сооружать деревянные башенки на крыше, другие — сосновые колонны перед фасадом, третьи из толстого кедрача вырубили гривастого льва с ощеренной пастью. Переборщили. Эрнест и художники стенгазеты разрисовали дощатые стены, башенки и колонны яркими, солнечными красками, на фасаде написали скачущими разноцветными буквами: «ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ». Это чтобы было понятно приезжим. А то их брала оторопь при виде столь необычного сооружения.
Зато столовая, она же ресторан «Медвежий угол», щитовой сборно-разборный дом, получилась что надо. Ее собирали в первую очередь. Перед крыльцом — длинный жердяной навес с пучками пихтовой хвои на стойках. Под навесом расставлены чурбаны. Потолще и повыше — столы, ниже и уже — табуреты. На каждом столе в граненых стаканах красуются блеклые северные цветочки вперемешку с жарками. Хотя здесь, под навесом, тучами висит мошка и вечерами тянет с Урхана промозглой сыростью, но все равно, получив на раздаче еду, строители трапезничают на свежем воздухе. Так веселее, экзотичнее. Тут же стоит жердяной теремок, крытый толстой полиэтиленовой пленкой. На крыше — славянская вязь букв, составленных из кедровых веток: «БУФЕТ БУДУЩЕГО». Там стоят большие коробки с шоколадом, компотом, печеньем, сигаретами, спичками. Буфет без продавца. Клади деньги, отсчитывай сдачу, бери товар. «Буфет будущего» решили открыть на общем собрании. Каждый вечер заведующая столовой недоверчиво щелкает костяшками счет, сидя в теремке, подсчитывает выручку. Выручка всякий раз немного превышает стоимость проданного товара: с медяками в Дивном туговато.
…Идея эта первой пришла Тольке. Как-то увидел он в «Комсомолке» схему БАМа, взял лист ватмана, красками перерисовал ее. Он неплохо рисовал. Схему увидел Каштан и предложил Тольке увеличить рисунок во много раз, написать масляными красками на огромном щите. И не просто примитивную схему. Каштану хотелось, чтобы схема, как книга, ясным языком рассказала строителям, зачем нужен БАМ, что означает магистраль для страны. Толька было заартачился: работа требовала немало времени, а когда гулять-то? «Ничего, перебьешься, — сурово ответил Каштан. — Считай это комсомольским поручением. А то только числишься в комсомоле, толку же от тебя как от козла молока». И пришлось Тольке согласиться. Плотники сколотили из досок щит размером шесть на четыре метра, обшили его листами оргалита. Все вечера Толька, заглядывая в тетрадку с чертежами и записями Каштана, писал масляными красками. Через полторы недели схема-рисунок была готова. Парни укрепили щит на самом видном месте. Ахнули. Так здорово получилось. Кто-то предложил застеклить щит. Ведь первый же дождь размоет краски, погубит такую красоту.