Решили, что Эрнест пойдет в поселок, соберет людей, чтобы перенести лосиху в столовую, а лосенка — к врачу.
Толька ждал часа три, прохаживаясь с ружьем наизготовку, чутко прислушиваясь к шорохам. Ему было страшно.
Солнце уже село, и на поляну выползли белесые туманы. Тайга отличалась от неба только тем, что была беззвездна. Потом поднялась оранжевая луна, и на голубичную поляну хлынул поток серебристого негреющего света.
Лосенок перестал бояться присутствия человека, положил на мох голову и задремал.
Между деревьями замелькали светлячки. Они с каждой минутой увеличивались в размере, и вскоре Толька понял, что это лампы «летучая мышь» и электрические фонарики.
Пришли человек двадцать. Тушу лосихи освежевали и рассовали по рюкзакам. Лосенка переложили на плащ-палатку. Живую ношу тащили четыре человека. Он высоко поднял голову, и в свете фонарей большие глаза смотрели на все происходившее с большим изумлением.
С Толькой кто-то поравнялся. В мечущемся свете «летучей мыши» он увидел рябоватое лицо парня по прозвищу Плюшкин, «старичка» из бригады плотников, известного во всем Дивном куркуля.
— Слышь, Груздев. — Плюшкин дернул его за рукав. — Я грю, добыча-то ваша, стало быть, бригаде принадлежит. Зачем в столовку на всю ораву тащить?.. Слышь али нет? Выроем яму, в холодке мясо не пропадет, так бригадой харчеваться и будете. Может, меня в долю прихватите?
— Так и быть, прихватим.
— Благодарствую! — обрадовался Плюшкин. — За то я вам яму вырою.
— Знаешь, на кого ты похож, Плюха? — сказал Толька. — На неандертальца с каменным топором в руке. Кулацкая ты морда…
Толька не договорил: позади кто-то засмеялся. Смех был очень знакомым.
Марийка была в брюках, грубом, деревенской шерсти свитере, блестящих резиновых сапожках.
— Ну, здравствуй, охотник, — сказала она.
— Здравствуй, Марийка.
— Эрнест такой переполох с этой рысью наделал! Тебе страшно было одному?
Тольку вдруг понесло:
— Ну что ты! Чего бояться-то? Пусть только бы показалась эта кошечка. Жакан в глаз — и привет бабушке. В крайнем случае нож есть. Кошечка — прыжок, а я приседаю и выпускаю ей кишки. Элементарно!
Надо же так врать! Ведь у него от страха до сих пор дрожат все поджилки. Настолько сдрейфил там, на поляне, что хотел залезть на дерево.
— А я перепугалась за тебя… — вдруг услышал он тихий Марийкин шепот и посмотрел на нее. Она поправляла выбившиеся из-под платка черные кольца волос; губы ее были плотно сжаты.
До самого Дивного он мучительно думал: сказала ли она это или ему просто послышалось?..
Возле вагончика путеукладчиков для сохатенка соорудили жердяной загон, натаскали туда сена, веток, чтобы ему было мягко лежать. Кто-то побежал будить врача, а Толька тем временем налил в бутылку молока, раздобыл у семейных соску и попытался накормить зверя. Тот долго не понимал, чего от него хотят. Тогда Толька сделал в соске отверстие побольше. Сохатенок, причмокивая, начал пить с такой жадностью, что чуть было не откусил бутылочное горлышко.
Пришел Айболит Дивного, недавний выпускник Московского медицинского института, с копной иссиня-черных волос, горбоносый, с огромными черными глазами Гога Лилиашвили. Через слово он употреблял междометие «э!» и, разговаривая, имел привычку жестикулировать.
Он протиснулся к сохатенку и осмотрел раненую ногу.
— Такой хрупкий ногу попортил! Э!.. — всплеснув руками, сказал доктор. Несмотря на шесть лет жизни в столице, он сохранил сильный кавказский акцент.
— Что, Гога, не вылечить? Неужто стрелять придется? — спросил Каштан.
Гога сделал страшное лицо и прокричал:
— Паччиму не вылечить?! Паччиму шашлык?! Сейчас шины наложу! Хромать будет, потом бегать будет. Э!..
Все облегченно вздохнули. Кто-то предложил:
— Давайте придумаем лосенку кличку!
Задумались. Нерешительный голос:
— Может, Тайга?..
— Какой Тайга?! — простонал Гога, всплеснув волосатыми руками. — Она — не девочка! Она — мальчик!
Начали наперебой придумывать мужские клички.
— Гога, а он ведь на тебя похож! — простодушно сказал Каштан. — Горбоносый, черноглазый…
Гога метнул на бригадира черную молнию-взгляд, потом посмотрел на своего необычного пациента и захохотал так заразительно, оскалив белые, как сахар, крепкие зубы, как могут хохотать только темпераментные кавказцы.
— Похож! — прокричал он. — Пусть будет тезка — Гога!
IX
В выходной, рано утром, Каштана разбудил Дмитрий Янаков.