В морозных туманах мелкие льдышки, твердые, как обрезки жести, пребольно впивались в не защищенное шарфом лицо. Деревья в блестящих ледяных доспехах, как живые существа, стонали от холода. Моргнешь — адский холод склеивает ресницы, приходится снимать рукавицу, оттаивать пальцем веки. Ни о чем не думаешь в такой мороз, никаких желаний, кроме одного: скорее бы в тепло!
Замолкла тайга, погрузилась в долгую зимнюю спячку. Разве что рыскала поближе к жилью голодная стая волков. По ночам волки выли так тонко и жалобно, что становилось жаль этих беспощадных хищников, а утром какой-нибудь хозяин тщетно пытался разыскать свою собаку или кошку.
Однажды, едва забрезжил рассвет, путеукладчиков разбудил сильный стук по металлическому корпусу вагончика. Толька поспешно выскочил на крыльцо. На том месте, где когда-то был Гогин загон, стоял сам Гога! В первое мгновение он не узнал его: так вырос лось. Гога был очень худ, и Толька догадался, зачем он пожаловал. Из ноздрей валил пар, шкура серебрилась от инея. Толька протянул к горбатой морде ладонь, намереваясь погладить. Гога шарахнулся в сторону, недоверчиво блестя черным глазом. Одичал…
Быстро одевшись, Толька сбегал в столовую, взял два ведра объедков и отнес их зверю. Тот жадно понюхал пищу, с губ длинно и тягуче потянулась слюна, но есть не стал. Гога повернул голову и посмотрел на заснеженную таежную поляну. Лишь теперь Толька заметил стоявшую за деревьями лосиху. Перенес ведра на поляну и скрылся за вагончиком. Гога шумно начал есть, позванивая дужкой. Лосиха вышла из своего укрытия, настороженно огляделась вокруг. Поселок еще спал, и было тихо. Она подошла и принялась опустошать второе ведро. Покончив с едой, они тщательно вылизали ведра и легкой рысцой затрусили в тайгу. Через неделю звери вновь пришли к людям, а потом появлялись чуть ли не каждый день. Тогда Толька сколотил им длинное дощатое корыто, поставил его на поляне и туда начал носить объедки. Утром корыто стояло пустым, а вокруг были свежие сохатиные следы.
Голодно зверью студеной зимою, не всякий дотягивает до кормилицы-весны…
И людям приходилось туго. Правда, к морозам всех строителей Дивного успели переселить в вагончики с электрообогревом. А если бы бригада путеукладчиков продолжала жить, как на Березовой — Сыти, в старых лачугах? Страшно подумать! Доски во многих местах разошлись, и приходилось их затыкать мхом. «Буржуйку» надо было топить беспрерывно. Проснувшись, не потянешься в сладкой истоме. Скорчившись от стужи, поджимаешь коленки к подбородку; дыхнешь — вырвется струя пара. Коченеешь, а вылезать из спальника, разводить огонь ой как трудно!.. В новом же вагончике — как на курорте: ни заботы с дровами, ни с подтопкой. Если слишком жарко, регулируй доступ воздуха вентилятором.
…Вагончики как бы плавают в косматом дыму. До рассвета еще далеко.
Одноглазым чудовищем ползет от звеносборки тепловоз, погромыхивая сцеплениями платформ. Путеукладчики вспрыгивают в нетопленную, промороженную за ночь теплушку, садятся на промасленные и твердые, как камень, ватники, тесно прижимаются друг к другу. Тепловоз набирает скорость, в щели старенькой теплушки задувает леденящий ветер. Сашка кряхтит, беспрестанно сморкается и удивленно спрашивает:
— Шморкаешься, шморкаешься… И откуда их столько берется?
Наивен и беспомощен Саша, как ребенок. В бригаде подтрунивают над ним, но не зло. Такими же когда-то были. «Сань, сбегай на склад, звено получи, бригадир просил, — скажет Толька. — Нá вот, в газетку завернешь». И Саша бежит получать двадцатипятиметровое звено. Он сильно устает, во сне храпит от усталости, по утрам его не добудишься. Но на трудности не жалуется, работает не хуже других.
Как-то под секретом признался Тольке: «Меня дома и мать с отцом и друзья хлюпиком, заморышем считали. И характер у меня, мол, ни рыба ни мясо, и физически не развит. Обидно? Еще как!.. Я решил и всем и себе доказать, что на что-то гожусь, поэтому на БАМ поехал. Трудно здесь мне — жуть! Но если не выдержу и сбегу — грош мне цена…»
Тепловоз тормозит. В задубевших овчинных полушубках, негнущихся катанках, неуклюжие, как медведи, рабочие спрыгивают на заснеженную трассу. Первым делом разводят костер. Без перекуров возле огня в такой мороз невозможно. В теплушке греются по очереди, редко — в жаре на сон тянет. Каштан предложил разводить костер в большом цинковом корыте, а корыто при помощи трубы укрепил впереди путеукладчика. Ложатся звенья, ползет путеукладчик и толкает корыто. Удачно придумал бригадир. Все обледенело; когда забираешься на пакет работать с зажимами, того и гляди, загремишь вниз. То и дело Каштан, внимательно осмотрев чье-нибудь лицо, говорит: