Время было уже позднее, все-таки, определившись в гостинице, я снова вернулся к Дону. Потянуло искупаться в нагретой за день реке и просто посидеть на крутом обрыве. Немного я видел таких маленьких городков с первозданными красотами природы, с необычайной, будто звенящей, тишиной и благоуханьем старых дуплистых лип.
Может, и хорошо, что обошла Задонск железнодорожная магистраль. Если устанете от городской суеты и шума, поезжайте в Задонск. Наверное, совсем не случайно проводили в нем недели и месяцы и Бунин, и Пришвин, и Паустовский — разжигали на этих вот склонах с друзьями костры, ночи напролет слушали неугомонное птичье щебетанье, встречали на этих лугах росные утра. И воздух здесь удивительный — в старину вроде бы звон колоколов слышали за сорок верст, и запах у трав непохож на другие — свой, медвяный…
Осматривать монастырские здания я отправился уже утром. Самого монастыря, конечно, не существует уже полвека, но здания крепкой каменной кладки простоят еще долго. В одном из приделов сейчас городская больница, в другом — консервно-сушильный завод.
Во времена Дмитрия Донского здесь была крепость, которой наказано «стеречи за татарами и под орду ехати языка добывать и истину уведать Мамаева хотения». Задонска еще не существовало, была слобода Тешевка. Много позже, в 1610 году, беглые московские монахи Кирилл и Герасим построили здесь деревянную церковь, взяли в свои руки перевоз через Дон, рыбные промыслы и пойменные сенокосы, возвели мельницу. В году 1779-м слобода Тешевка царским указом была переименована в город Задонск, стала уездным центром.
Задонск — тихий, уютный городок. Промышленными гигантами он похвастать не может: сушильный завод, ну еще сахарный и спиртовой, райпромкомбинат, хлебозавод, сельскохозяйственный техникум, школа пчеловодов. Улицы в городе немощеные, густо поросшие зеленью. Кусты черемухи прямо на выложенных кирпичом тротуарах. Рубленые избы в зарослях сирени. В городском парке мирно пасутся козы. Кажется, ничто не нарушает размеренный, неторопливый ритм жизни. Но так только кажется.
Были иные времена. Когда решалась судьба революции, провинциальный Задонск, оказавшийся в плотном кольце врагов, твердо и прочно поддерживал Ленина. Это сюда пришла в августе 1918 года телеграмма: «Действуйте самым решительным образом против кулаков и снюхавшейся с ними левоэсеровской сволочи. Обратитесь с воззваниями к бедноте. Организуйте ее. Запросите помощи от Ельца. Необходимо беспощадное подавление кулаков-кровопийцев. Телеграфируйте. Предсовнаркома Ленин».
В Великую Отечественную войну Задонск послал на фронт всех, кто был способен носить оружие. В городке было десять тысяч жителей, да в районе тысяч пятнадцать. В центре города монумент: «Современники и потомки, — гласит надпись на мраморе, — склоните головы. Здесь замурована урна с именным списком шести тысяч девятисот сорока двух воинов-задонцев, павших в боях за нашу Советскую Родину».
Нет, совсем он не тихий, как кажется. В городской сутолоке, в повседневных заботах, случается, теряешь чувство своего общения с родной землей. Приехав в такой город, как Задонск, обретаешь его снова и зримее видишь, где начало всех начал, откуда ты сам.
И еще думал я: наверное, у каждого должен быть свой Задонск. Непременно должен.
По старой Задонской дороге
Под Воронежем у нас — хороша земля,
Под Воронежем у нас — широки поля.
Под Воронежем у нас — удалой народ.
Под Воронежем у нас — все кругом поет…
От Задонска до Воронежа — восемьдесят шесть километров по шоссе, и все вдоль левого берега Дона.
Ей нелегко, этой старой Задонской дороге. Днем ли, вечером ли, в ранний ли рассветный час или в глухую полночь — всегда она в работе. Вахта у дороги круглосуточная. Трудная вахта. И лишь порой, когда становится дороге совсем уж невмоготу, начинает она подбрасывать на своих ухабах грузовики и «Волги», будто хочет хотя бы на миг освободиться от их тяжести. Правда, такой грех случается с Задонской дорогой редко. Быстро справившись с ним, дорога продолжает нести на серой своей спине все тот же поток машин, подвод, велосипедов — нет ему конца и края. Мимо рощиц и лесополос, мимо километровых столбов. И все спешат, спешат…
Причудливо петляет Дон, а дорога бежит все дальше на юг, и все прямо и прямо. Когда-то ехал здесь Пушкин в Арзрум. Видела дорога и Грибоедова, сосланного в Персию, и еще Лермонтова, Дениса Давыдова, направлявшихся на Кавказ. Воронежский мещанин Алексей Кольцов перегонял вдоль этих обочин гурты скота, закупленные отцом, и слагал в пути песни, которым уготована была долгая жизнь.
Еще одного человека видела Задонская дорога. Вьюжной ночью 1902 года жандармы схватили здесь соратника Ленина — Николая Баумана. Он ехал из Киева в Воронеж и, заметив в пути, что за ним следят шпики, спрыгнул на ходу поезда под откос. Обмороженный, в легком пальто, с трудом добрался до Хлевного, обратился здесь за помощью к врачу Вележеву, а тот выдал его полиции. Лишь три десятилетия спустя настигло возмездие предателя, перебравшегося из Хлевного в Задонск.
Хлевное — то самое село, где в стародавние времена располагались «государевы хлевы» и в них откармливался скот к царскому столу. Сегодня в селе новые добротные каменные дома с водопроводом, газом, электричеством. В Хлевном — крупный маслозавод, хлебозавод. Дом культуры с широкоэкранным кинотеатром. Здесь центр самого южного района Липецкой области. Дальше уже начинается Воронежская земля…
Стоит у дороги потемневший обелиск. На верхушке не крест, а железный шар, из него торчит стерженек, и на нем фигурка коня о трех ногах (четвертая сломана). И надпись славянской вязью: «От Москвы 432» (наверное, версты).
За Конь-Колодезем начинаются леса. Когда пробивали здесь дорогу, тяжким потом и кровью доставалась согнанным отовсюду крепостным каждая верста. Мор и болезни косили людей, а отбывать дорожную повинность приходилось и старикам, и женщинам. Неспроста так и назвали здешнее село — Карачун (смерть). И сколько крестьян бежало от верной гибели в леса! Было время, когда воронежский воевода не мог отправить в Москву собранный налог, опасаясь, что государеву казну перехватят по дороге разбойники.
Где-то в этих местах, слева от дороги, Рамонь. Там сахарный завод — теперь он один из самых крупных и высокомеханизированных на воронежской земле. Из Рамони, между прочим, вышел изобретатель русской трехлинейной винтовки Мосин. Но сахар все-таки главная слава Рамони. Я познакомился в автобусе с молодыми ребятами из Всесоюзного научно-исследовательского института сахара — они возвращались в Рамонь из командировки. Не без гордости шутили: «Каждый второй житель в нашей стране пьет чай с рамонским сахаром». Выведенные институтом в Рамони сорта свеклы прижились и на Украине, и на Дальнем Востоке, и на Крайнем Севере.
…Но вот и село Ново-Животинное. Название произошло от слова «живот», «жизнь», а в действительности было символом нужды, горя и смерти. Двести лет хозяйничали в нем помещики Веневитиновы — лютые крепостники. «Вымирающей деревней» назвал это село земский врач Шин-гарев, написавший о Ново-Животинном книгу. Он не сгущал красок, лишь рассказывал о том, что видел…
Учительница Людмила Николаевна Чопорова — одна из организаторов и бессменных руководителей сельского народного музея — в этот день как раз принимала гостей — следопытов из воронежских школ. Сам музей тоже размещен в школе. И удивительный контраст. Помещик Веневитинов, в чьем доме находится теперь школа, был палачом для обездоленных крестьян, но мнил себя образованным «негоциантом». В московском доме Анны Николаевны Веневитиновой собирались литераторы, Пушкин впервые читал там «Бориса Годунова». Сын помещицы — Дмитрий Веневитинов, не доживший до 22 лет, — был известным поэтом, Пушкин и Белинский предсказывали ему большую будущность. Но то в Москве… А в Ново-Животинном царило дикое и беспросветное рабство.