И Гайдару тоже, как Феоктистову, было шестнадцать, когда в марте 1921 года он вступил в командование двадцать третьим полком Красной Армии. Этот полк тогда стоял в Воронеже, на теперешней улице Гайдара находился его штаб.
У самой реки, на улице Дурова, сохранился дом, где жил основатель знаменитой цирковой династии Анатолий Леонидович Дуров. В Воронеже жили писатель Андрей Платонов и знаменитая сказительница Анна Николаевна Королькова. Та, которую слушал у солдатского костра генерал Черняховский, а выслушав, обнял, расцеловал и сказал: «Спасибо тебе, мать, русская у тебя душа, и сказки твои дух поднимают…»
Воронеж был разрушен в минувшую войну дотла. Не было электростанции, водопровода, топлива… Но минуло немногим больше десятилетия, и город был отстроен заново. Рассказывают, что, когда Сергей Бондарчук приехал сюда снимать «Судьбу человека», он с трудом нашел в районе сельскохозяйственного института подходящие по сюжету развалины. А сейчас их уже и вовсе не сыскать.
За два последних десятилетия на левобережье Воронежа выросли новые кварталы. Не верилось, что еще недавно здесь была степь и гуляли по ней ветры. Всюду обжитые благоустроенные дома и стройки, стройки…
В Воронеже знаменитые заводы синтетического каучука и шинный. Экскаваторный завод имени Коминтерна — его «полпредов» можно встретить едва ли не во всех странах мира. Американская фирма «Рустон Бьюсайрус», стараясь завоевать покупателей, навязала однажды нам спор: чьи экскаваторы лучше? Было это в окрестностях Парижа. И вот два экскаватора — наш и американский — начали по сигналу работать в одном карьере. Через три часа сконфуженный представитель американской фирмы поднял руки кверху: «Ваша взяла…»
А продукция другого завода — «Электросигнал» — в рекламе не нуждается: ее знают едва ли не в каждой семье, где есть телевизор. Устойчивее и надежнее, чем воронежский «Рекорд», отмеченный золотыми медалями на многих выставках, пожалуй, телевизора не найти. И транзисторы, изготовляемые в Воронеже, давно зарекомендовали себя. Здесь, кстати, начинал свои опыты Николай Геннадьевич Басов — лауреат Нобелевской премии, создатель оптических генераторов — лазеров.
О сегодняшнем дне Воронежа можно рассказывать бесконечно долго. Как не упомянуть, например, известный университет, в котором учатся двенадцать тысяч юношей и девушек? Он основан в 1918 году. Во время Отечественной войны фашисты взорвали и сожгли его, но уже в 1945 году работало шесть факультетов. А медицинский институт с его единственной в стране клиникой реанимации (восстановление жизненных функций человека)? Восемь вузов, девять техникумов, десять научно-исследовательских институтов, картинная галерея, один из старейших в стране драматический театр (он основан в 1802 году), музыкальный театр, знаменитый народный хор… Вот какой он, старинный город Воронеж!
И еще — о клубе любителей природы, душой которого стал пенсионер Сергей Васильевич Кольцов (он не родственник знаменитому поэту). Это здесь задумали создать «Парк памятных мест». Например, родился у вас ребенок, или свадьба, или другое важное в жизни событие — приходите в этот парк, посадите на память яблоньку или дубок. Настанет время — придет в парк ваш сын. Кто бы не хотел, чтобы к его дереву пришел сын?
А вот сувениров я из Воронежа так и не увез. Не нашел. Их попросту нет в городе. Предложат вам, как и в Туле, и в Ельце, тех же рязанских матрешек да цветные открытки с портретами киноактеров. Ни живописных видов города, ни изделий местных умельцев. Остались на память только записи в истрепанном дорожном блокноте…
Уезжая, я снова пришел в корабельный сквер. Бронзовый Петр указывал рукой к Дону. Там Азов. Мой путь тоже туда.
Краса заповедная
Невелика река Воронеж,
Скорее речка — не река;
Чуть весла на воду уронишь —
Вот-вот зацепишь берега.
Наверное, я все-таки поспешил проститься с Воронежем: в порту меня ожидало сообщение о том, что рейс на Георгиу-Деж в этот день отменяется: теплоход нуждался в ремонте. Не было и попутной баржи. Зато через четверть часа уходил теплоход «Москвич» в верховья реки Воронеж — это туда, где заповедник с бобрами. Недолго поразмыслив, я взял билет.
Воронеж — очень маленькая, очень уютная речушка. Повернись «Москвич» боком — чуть не все русло перегородит. А случается, идет встречный катер — оба прижимаются к самому берегу. И глубины невелики, матросу приходится с багром дежурить, а ну как ненароком рулевой на мель суденышко посадит. Тогда приходится раздеваться до трусов, лезть в воду, подталкивать. Метра четыре уже самая большая глубина, это на плесах и в омутах, а в остальных местах в межень до полуметра бывает.
Правобережье на Воронеже крутое, сплошь заросшее дубравами. Когда-то, рассказывают, росли здесь дубы-великаны в три-четыре обхвата. Бывает, неспокойные вешние воды вымывают из берегов огромные, почерневшие от времени стволы, пролежавшие в песке сто, двести, а может, и больше лет. Такое дерево не берет топор. Для краснодеревщиков мореный дуб — ценное сырье.
На опушках, где много света и солнца, встречаются хороводы березок. В пойме — густые осиновые рощи, а у самой воды — нарядные пушистые ивы. Я впервые на этой реке, и словоохотливые спутники наперебой хвалят свои родные места.
Неугомонному племени рыболовов на Воронеже — настоящий рай. А омуты здесь такие, что сомы и щуки жируют на удивление. Лет пять назад у села Троицкого поймали щуку в двадцать восемь килограммов. Сазаны пудовые тоже попадают на крючок.
— Это не рыбацкая байка, — добавляет мужчина. — Могу засвидетельствовать как общественный инспектор рыбоохраны…
Тихо, спокойно несет свои воды речка-серебрянка Воронеж. Топоры пощадили ее зеленый наряд. По указу Петра запрещалось рубить лес на тридцать верст по обе стороны реки, и те, кто нарушал этот запрет, карались смертной казнью. Был запрещен даже обычай хоронить в дубовых гробах. Дубы — только на корабли! И сейчас этой красой люди дорожат: на Воронеже создан заповедник.
Названия сел в здешних местах все звучные, зеленому ожерелью подстать: Красивка, Хорошовка, Лебяжье, Жемчужье. И еще связаны со строительством кораблей: Гвоздовка, Клеповка, Парусное, Пузево (это где пуза — днища стругали), Углянец (уголь жгли для верфей), Усмань (что в переводе с татарского значит «красавица»). А Чертовицкое село носит свое имя еще с тех времен, когда проходила по Великой Вороне (теперешней реке Воронеж) граница с татарами — засечная черта. Раскинулось Чертовицкое по буграм да буеракам, все утонуло в садах.
Только и видно с берега старый кряжистый дуб возле церковной маковки.
— Здешние, чертовицкие, большие мастера по части лодок, — вступает в разговор другой мой спутник. — Никто так не может плоскодонки строгать, как они. Здесь издавна плотники отменные…
Но вот уже и устье Усманки, конец пути. Дальше добираться в заповедник газиком.
Мне не приходилось прежде бывать в заповедниках. Думалось, это что-то вроде большого зоопарка, только звери без клеток, глушь и дичь. Поначалу я даже разочаровался: обыкновенный лес, и дороги в нем проторены, и даже людей встретишь. И все-таки лес этот необычен. Лес-заповедник, в нем никогда не услышишь выстрелов, не стучат топоры, и люди в нем не живут, сторожки их — только на кордонах.
В одной из таких сторожек — четырехкомнатная гостиница, где мне предложили заночевать. Заботливая сестра-хозяйка тетя Настя прочитала мне первую «лекцию» о диковинках заповедника — их предстояло мне увидеть лишь утром: плакучий дуб, кипарисовидные сосны, ну и бобров живых, разумеется.
Лесные дива в заповеднике чуть не на каждом шагу. Притаись под развесистой кроной — усмотришь озорную белку. А подле нее выводят трели довольно смелые поползни — маленькие птички. Предложи им хлеба — будут шмыгать за тобой будто мыши: «Чи-у-теф! Чи-у-теф!» А вот и кабаньи следы. Возле них лисьи. Начнет кабан рыть землю, вспугнет мышь из норки, а лиса уж тут как тут… Так и уходят в чащобу два звериных следа. Куда же ведут следы? Не к оленям ли? Их много расплодилось в заповеднике, ходят целыми стадами.