Мне рассказали, что несколько лет назад в Калитву приехал итальянский киносценарист Эннио до Кончини, снимавший фильм «Они шли на восток». Ему показали эти листки, и он, даже не прочитав русского текста, впился глазами в гербовые кресты. «Только теперь чувствую я, — сказал Кончини, — какая жуткая трагедия постигла моих соотечественников, брошенных неразумной волей в пекло войны. И поверьте, — добавил он, — итальянцы никогда не окажутся в окопах против русских…»
По всему донскому правобережью — обелиски на курганах с именами павших и просто безымянных. В честь богучарцев, похороненных в девятнадцатом году и замученных бандитами в двадцатом, в честь зеленых мальчишек, что погибли вместе с отцами в сорок втором… У Дерезовки я надел дзот, амбразуру которого закрыл своим телом русский паренек Василий Прокатов. На родине его, в Вологде, каждый год проводят соревнования юных лыжников на приз имени Героя Советского Союза Прокатова. Тогда, в декабре горок второго, он подбирался к фашистскому дзоту, опираясь на сломанные лыжи…
В Верхнем Мамоне — переправа через Дон. Добротный мост соединил берега там, где еще несколько лет назад была понтонная переправа. Сразу за мостом, у меловой горы большой щит со словами: «Здесь, на Осетровском плацдарме, пыли остановлены и разгромлены немецко-итальянские фашисты. Они не прошли на Восток!» Отсюда начался знаменитый рейд гвардейского Тацинского корпуса генерала Баданова — несколько суток изнурительного, без сна и отдыха, марша-броска, который сомкнул кольцо окружения фашистских войск под Сталинградом.
Тишина кругом, высокое голубое небо, черное распаханное поле…
От Верхнего Мамона рукой подать до Богучара, и этот участок дороги, пожалуй, самый оживленный: здесь проходит трасса Москва — Ростов. Машины идут сплошным потоком, больше половины из них — с туристами. «Москвичи» и «запорожцы», «волги» и «газики» с дорожным скарбом, притороченным к кузовам, и все на юг, к благодатному морю. Наивные люди, море затмило для них белый свет. Не подозревают, что есть иные места — и куда красивее, и живописнее, стоит лишь свернуть с асфальта на придонское бездорожье…
Но вот и Богучар. Город, которому уже два с половиной века. Стоит он не на самом Дону, а километрах в шести-семи, в устье Богучарки.
Немало гроз прошумело над этим степным городком с красивыми улочками, где за плетнями прячутся густые вишневые сады. Всегда стоял он на перекрестке больших дорог, и ни одна лихая година не обходила Богучарский юрт[3] стороной. Выдюжил, выстоял. На городской площади застыли в каменном безмолвии фигуры двух красных партизан — братская могила героев Богучарской дивизии. Каждую весну приходят сюда боевые товарищи погибших, чтобы возложить к подножию памятника первые тюльпаны и постоять молча у ограды, подумать о своем…
Приходит с ними и пожилой генерал с георгиевскими крестами на груди, с советскими и иностранными орденами. Это Валентин Александрович Малаховский, бывший их начдив, тогда, в революцию, просто ефрейтор. Иногда он приезжает из Риги, где сейчас живет, в Богучар — встретиться с боевыми друзьями и просто отдохнуть в этих полюбившихся ему местах.
Уже далеко не молоды сейчас генерал и его солдаты, и не все уже отзываются во время переклички. Те, кто не может приехать, непременно пришлет слова привета телеграммой, письмом.
Все богучарцы были активными поборниками Советской власти на Дону — строили первые колхозы, боролись с неграмотностью, создавали в родных местах промышленность. В 30-х годах, когда началась реконструкция липецких железоделательных заводов, Малаховский обратился к своим соратникам с призывом «встать в ряды штурмовых дивизий хозяйственного фронта». Из бывших воинов-богучарцев был организован полк, а в областной газете появился приказ № 9 по Богучарской дивизии (приказ № 8 объявлял дивизию расформированной). Богучарцы помогли горнякам выйти из прорыва, а потом строили Новолипецкий металлургический завод…
В Богучаре есть скульптурный портрет Ленина из грубого черного чугуна. У него необычная история. Лет сорок назад местный учитель Осипенко нарисовал портрет Ильича. Богучарцам рисунок понравился, и они решили отлить по нему монумент. Много дней трудились рабочие крохотного в ту пору чугунолитейного завода над памятником. В 1931 году, в день рождения Ленина, памятник был торжественно открыт. Когда пришли оккупанты, они взорвали памятник. Но горожане тайком собрали чугунные детали и сберегли их, а уже на вторую неделю после освобождения памятник стоял на прежнем месте.
Фашисты разрушили не только памятник, но и сам город: они разобрали едва ли не все кирпичные постройки на дзоты. Весь город пришлось отстраивать заново. Невосполнимы утраты. Погиб дом Александра Николаевича Афанасьева — знаменитого собирателя русских сказок, крупного ученого (отец его служил в Богучаре стряпчим). Чудом уцелело здание бывшей классической гимназии, где в 1916–1917 годах учился Михаил Шолохов. Здесь сейчас школа-интернат.
Не без помощи Шолохова воронежские архитекторы разработали проект планировки и застройки города на ближайшие пятнадцать — двадцать лет. Если сейчас в облике многих улиц, может, и мало чисто городского, то в недалеком будущем вырастут трехэтажные дома, гостиница, широкоэкранный кинотеатр, музыкальная школа, музей (ох, как нужен он городу!), Дом быта и еще многое-многое, без чего немыслима жизнь богучарцев.
Богучар стоит на песках. Оккупанты вырубили лес, и это, конечно, принесло много непоправимого вреда водоемам. Но лес все увереннее поднимается на берегах Дона и Богучарки, и пески уже остановлены. В колхозе «Красный партизан» есть свой лесной питомник, и лишь за последние два года десятки миллионов сеянцев перекочевали на песчаные склоны балок и оврагов; на землях, считавшихся неудобными, теперь растет лес.
Он не может не расти на земле, политой кровью. Я думал об этом, покидая Богучар. За околицей, там, где высоко взметнулся ствол дальнобойного орудия, замурованный на братской могиле героев минувшей войны, высечены на мраморе слова: «Павшим от живых». Живые все помнят. Помнят и долг свой — сделать все, чтобы вечно жила и цвела земля, обожженная войной. Помнят и делают все, что им под силу.
В краю казака Чигуши
Знаю, разные есть края,
Есть красивей тебя —
И пусть!
Ты — любовь
И песня моя,
Ты и радость моя
И грусть.
…Золотой россыпью ложились предзакатные солнечные лучи на тихую гладь Дона. Плавно, словно боясь нарушить молчание реки, движется паром. Стукнувшись о причал, он останавливается. Люди, а за ними и автомашины, устремляются на берег. Еще раз взглянув на крутые с залысинами меловые горы, я взваливаю на плечи изрядно потрепанный рюкзак и направляюсь к Петропавловке. Все лесом и лесом идет дорога, через заливные луга и высохшие болотца, мимо кряжистых пней, источенных ржавчиной танковых гусениц — не всё еще успели убрать с пойменных земель. В крохотных озерцах уйма мальков. По весне целых две недели Дон прибывает, а потом еще две спадает. Уходит полая вода, и в лесистой пойме надолго остаются эти вот озерца (их зовут по-местному сагами), голубеют под солнцем до самой середины июля, и промышляют в них голенастые цапли. А саги с каждым днем все меньше да мельче. Когда останутся озерца шириной метра в два-три, сердце щемит от жалости: бурлит вода от мальков. Сколько их? Десятки, сотни тысяч? Они могли бы, но никогда уже не станут большими рыбами. Где может, приходит малькам на помощь человек: переносит ведрами, кастрюлями, банками в Дон. Целыми неделями пропадают в Замостье здешние ребятишки.