Проходят годы, но не зарастают старые окопы: плохо приживается на песке трава. Перемешан желтый песок с ржавым металлом, потому что ни одна лихая година не обходила его стороной, — дождями исхлестан, кровью, слезами и потом казачьим орошен.
Всегда называли Тихим большую равнинную реку Дон. Тихая вода с отраженным небом, домами, крытыми камышом и чаканом, разрывами снарядов и распростертыми крыльями птиц… Большие человеческие страсти бушевали на этих берегах. И сейчас еще можно увидеть свидетелей жизни и трагедии Григория Мелехова — людей, знавших его, и места, до боли знакомые нам по шолоховским книгам, и эту неоглядную степь под низким донским небом, казакуют по которой с утра до ночи горячие шальные ветры.
О чем шумят на ветру израненные тополя? Может, о том, что не помогли найти верную дорогу Гришке Мелехову? Или печалятся про то, что не укрыли от бандитской пули Васю Дубинина? Жил такой мальчишка-непоседа в станице. Гонялся за бандой изменника Фомина, бывшего начальника Вешенской милиции, в награду заслужил браунинг, в школу красных командиров уже собирался и не успел: под хутором Каргиным попал к бандитам в плен. Фомин чин ему сулил, к себе приглашал, а Вася плюнул ему в лицо. Повели на расстрел мальчишку — скинул шинель и бежать от пьяных конвоиров. Догнали, зарубили… Это было уже летом 1922 года, бушевал еще Тихий Дон.
Бывало ли с вами такое: приедете впервые в незнакомый город или село, ходите по улицам, беседуете с людьми и начинаете вдруг чувствовать, что вам знакомы и улицы эти, и сами люди, и что вы не раз уже встречались с ними. Начинаете вспоминать, когда, где… Ну, конечно же, на страницах «Тихого Дона», и в «Поднятой целине», и в «Судьбе человека», и в главах нового романа о тех, кто сражался за Родину, и во всех донских рассказах, написанных человеком, живущим в этой станице, на крутоярье возле самого Дона.
В Вешенской, еще не успев устроиться в гостинице, я начал спрашивать, дома ли Шолохов. Нет, Шолохов уехал накануне в Москву, повез в «Правду» новые главы своего романа о войне. Главы неожиданные и смелые — о трудных предвоенных годах, правду о которых под силу сказать, наверное, только Шолохову — человеку, который всегда находился в самой гуще событий, происходивших в стране, и не прятался от них. Федор Матвеевич Демин, редактор вешенской газеты «Советский Дон», раньше других познакомился с этими главами, и можно лишь позавидовать тому, кто испытал чувство первозданного восприятия шолоховского текста. Новые главы нельзя просто пересказать, — это правда, ничего не утаивающая, неприкрытая, как само распахнутое настежь людям сердце большого художника…
Улица Шолохова, 62. Здесь, в зеленом особняке со скрипучими порожками, окруженном густым фруктовым садом, живет писатель. Рыбацкие лодки у берега — он любит удить сазана. Видавший виды газик — Шолохов объездил на нем не одну тысячу километров по Дону, Хопру, Медведице и дальше по казачьей реке Урал с ружьем и патронташем, а еще — к прежде всего — с карандашом и пачкой бумаги в полевой сумке. Он все пишет карандашом — мелко, быстро, и только Мария Петровна — жена его и добрый ангел-хранитель — может потом расшифровать текст. Днем, если писатель не пи охоте или рыбалке, ему не дают писать: люди знают, что Шолохов каждого выслушает, посоветует, поможет, и не берегут дорогого для него времени — идут со своими заборами. Приходится писать ночью; об огоньке в мезонине, что горит до самого утра, столько написано журналистами и писателями.
Вешенская — очень старая станица. Говорят, название се пошло от вешек, вех на большой дороге, что вела из Москвы на Кавказ. При всей своей мировой славе, связанной с именем Шолохова, станица не стала городом. И хорошо, что не стала, потому что, случись это, она потеряла бы тот неповторимый облик, что известен нам по страницам «Тихого Дона». Правда, покрылись асфальтом центральные улицы, шеренгой выстроились столбы электрического освещения, оделся в камень некогда обрывистый спуск к Дону, украсилась оградой набережная. И все-таки утром меня будили в гостинице разноголосые петухи в соседних дворах и лениво мычавшие коровы, которых прогоняли в стадо, и еще — рокотали где-то совсем рядом самоходные комбайны: ячмень уже можно было косить, а с другой стороны шлепали по воде уключины, у рыбаков тоже начинался рабочий день.
С трех сторон подступили к Вешенской пески. И все-таки станица, которой сулили прежде, что она вся будет засыпана песком, не только преградила им путь, но еще и сама стала зеленым оазисом. За широкими кронами тополей, дубов и вязов на улицах не видно домов. На окраине станицы стоит дуб; куда ни посмотри от него: на север ли, на юг, на правую или левую руку — везде шумит хвоей бор, отливает золотом стройных стволов. Сосна и дуб тянутся к небу, притоптав ногами бугры, по которым испокон века перекатывались черные бури, к самому Дону, бывало, подступали. В лесах этих — заказник, охота на птиц и зверей строго-настрого запрещена. Здесь уже и лоси появились. И степные речки, оскудевшие так, что в устьях уже не было у них воды, ожили. Донская пойма у Вешек — это живописные по красоте места с остроумными названиями. Например, озеро Клешня — по очертанию берегов оно похоже на клешню рака. Берега Черного озера так заросли камышом, что вода в нем кажется темной. А урочищам народ присвоил такие имена: Черная поляна, Девичья поляна, Горелый лес, Золотая яма, Алешкин перелесок, Костыль, Тюремка… Наверняка, с каждым из этих названий связана романтичная легенда.
В станице много новостроек. Но пожалуй, самая главная — будущий санаторий. Издавна считалось, что в этих местах самая вкусная на Дону ключевая вода. А сейчас геологи нашли еще и минеральную, близкую по своему со ставу к лечебным водам Старой Руссы и Паланги. Московские архитекторы создали проект санатория. На левобережье — в зеленом урочище как раз напротив станицы — вырастет скоро в сосновом лесу шестиэтажное здание стекла, алюминия и бетона.
Станичному театру казачьей молодежи пошел уже третий десяток. Еще Качалов называл этот театр собратом по искусству. Первым спектаклем была в нем, конечно, «Поднятая целина», и Шолохов не только помогал писать инсценировку, но и подбирал костюмы, декорации. В войну театр сгорел от фашистской бомбы, пришлось строить заново. Я попал на премьеру комедии «Чужой ребенок» — пьесы старой, не потерявшей, однако, остроты в наше время. И хотя актерам-любителям подчас не хватало мастерства, надо было видеть, как тепло принимали их зрители, радовались искренней, непосредственной игре, — не так уж часто заглядывают ведь сюда ростовские (не говоря уже о столичных) гастрольные труппы.
На репетиции казачьего хора бородатые и безусые хористы разучивали новую мелодию, написанную директором Дома культуры Петром Прокофьевичем Крамсковым. Здесь многие пишут песни, например учитель Петр Михайлович Косоножкин, недавно уехавший из Вешек на партийную работу в Морозовский район, сложил знаменитые песни «Сторона, сторонушка», «Колхозная величальная», «Донская моя сторона». И конечно, в репертуаре хора — старинные казачьи песни. Задорно взлетала одна из них: «Ой, да взвеселитесь, донцы, храбрые казаки, честью, славою своей». Мне это напомнило покойного Ремарка, писавшего в «Трех товарищах»: «Мы услышали хор донских казаков. Это была очень тихая песня. Над хором, звучавшим приглушенно, как далекий орган, витал одинокий ясный голос. Мне показалось, будто отворилась дверь, вошел старый усталый человек, молча присел к столику и стал слушать песню своей молодости… Пение, постепенно затихая, растаяло, наконец, как вздох…» И было жалко, что песня так вмиг оборвалась.
А потом хор сыграл еще «Пчелушку» — ту самую, что напел для него Шолохов. Маршировали на месте, будто осиливая воинский путь с озорным, радостным напевом. И плескалась в этом напеве, брызгала солнцем река, кружилась лукаво пчелушка, шутила с бесстыжей купальщицей, вспоминая которую уходили казаки воевать, и наступала па радость печаль, делая радость пронзительной, невозможной… Ни на какой другой не может быть похожим казачий хор — он неповторим и единственный в своем роде.
…Но пора, наверное, уже и честь знать. Можно ехать отсюда к Серафимовичу по воде, — говорят, это любимые шолоховские места. Кто из-за границы к нему приезжает или просто друзья гостят — обязательно на уху к Хопру везет. Меня потянули другие дороги — по правобережью. Пыльные, немощеные, разбитые… и тоже шолоховские. Нужно ведь и на хутор Татарский, и на Гремячий Лог поглядеть, как же обойтись без этого!..