У меня было еще несколько метров в запасе — прежде, чем я дойду до его дома — и за эти краткие мгновенья мне надо было решить — могу я доверить этому человеку или нет. Ибо один, без его помощи, я вряд ли мог рассчитывать вырваться из западни.
Я вспомнил все — все наши встречи с майором, наши уверения в дружбе, его ежедневную, трогательную заботу обо мне, его привязанность. Его преданность Впрочем, ведь и я отвечал ему тем же. Что ж — двум смертям не бывать, а одной не миновать — и я решил, что майор, скорее всего, не в полковничьей команде Он просто сам по себе, и я могу и должен ему довериться Одним из решающих аргументов в этом решении было то, что за все время моего знакомства с майором я не заметил даже намека на роскошь в его укладе жизни — он жил строго на свою зарплату, иногда залезал в долги, если надо быта что-то солидное купить. Потом с радостью отдавал с получки то, что одолжил — нет, если бы он был замазан в полковничьих делах, то тот бы отстегивал ему что-то на карман. А майор не был настолько жаден или скрытен, чтобы я не увидел у него некоторого излишка средств. Наоборот. Порой он тратил на нашу с ним совместную жизнь даже больше, чем того требовалось — настолько ему было радостно сделать что-то приятное для меня. Итак — майор — моя ставка в этой игре, и я уже без колебаний распахнул дверь его подъезда.
Едва я нажал кнопку звонка, как дверь распахнулась. Майор стоял на пороге, с укоризной глядя на меня:
— Тима, уже четвертый час, что-то случилось? — спросил он с тревогой в голосе.
— Да нет, Вадя, не волнуйся, просто задержался с ребятами, у Виктора был день рождения и я никак не мог уйти раньше, — я вошел в прихожую и начал стряхивать с себя ботинки.
Но мои слова майора вовсе не успокоили:
— Тима. А что это за одежда, откуда ты ее взял? — он с удивлением смотрел на мои новенькие брючки и пуловер, подаренные мне Кевином.
— Послушай, старик, ну ты же знаешь, у меня кое-какие деньжата водятся, вот захотелось прибарахлиться, ведь скоро же на гражданку — надо бы запастись чем-то, а что, тебе не нравится? — наивно спросил я его, а сам в это время нашел клочок бумаги, валявшийся на полочке у телефона и быстро карандашом нацарапал: «Не удивляйся, говори со мной как ни в чем не бывало, твоя квартира прослушивается», и внезапно, резко развернувшись, схватил майора в объятия.
Одной рукой я зажимал ему рот, а другой удерживал листок с каракулями у него перед глазами так, чтобы он мог прочитать, что там написано. Он было дернулся и застонал, но потом, пробежав глазами мои строчки, тихо кивнул головой, а я, отняв руку от его рта, длинным поцелуем впился ему в губы, потом отлепился от него с звонким причмокиванием — чтобы у того, кто будет нас слушать, не возникло никаких вопросов по поводу неожиданной паузы.
— Видишь, Вадя, как я тебя люблю, — кокетливо сказал я, но лицо мое было серьезным.
Майор сделал мне знак рукой, что мол он принимает игру и пошел на кухню разогревать ужин.
— Ты, поди, есть хочешь — вы ж с пацанами, небось, только пили. А покормить тебя никто не догадался.
— И опять ты угадал, — отозвался я, — зато вот, смотри, что я тебе приволок, — с этим словами я достал из сумки бутылку «Джони Уокер», подаренную мне дипломатом.
— Ты гляди-ка, — как ребенок обрадовался Вадим, — гляди — настоящие виски! Вот это да! Ну садись, — сказал он, накладывая мне в тарелку макарон и горячих котлет.
Как ни странно — хоть и было уже почти утро — но при виде вкусно пахнущей еды у меня разыгрался нешуточный аппетит. Пока я уминал свою порцию, майор принес бумагу и тоже на листе написал:
— Что случилось?
— Это очень серьезно, речь идет о моей жизни, но говорить у тебя опасно — где-то тут микрофон, — написал я.
— Кто за этим стоит? — снова написал майор.
— Ты и сам знаешь. — ответил письменно я.
— Полковник?
— Да.
После этого обмен записками закончился, и майор, внимательно глядя на меня, вдруг начал нести какую-то ахинею.
— Как славно, Тимоша, что ты пришел, а я уж ревновать тебя начал — думаю, мальчик молоденький, смазливенький, польстится, прости Господи, на чужую задницу, ты уж, Тимоша, потерпи, пока мы вместе, знаешь, ведь эти все мужики с улицы — у них там и СПИД, и сифилис, и гонорея. Ты уж пожалей мои седины, не хочется как-то на старости лет по врачам бегать.