Любимка, милая моя! Пиши, ради бога, поскорей и почаще, ведь письма от тебя были моей единственной радостью, которой я сейчас и, боюсь, надолго лишен. Как ты живешь? Что поделывает моя девонька, спокойна? Получила ли ты аттестат? Бог его знает, когда удастся мне снова получить от тебя листок бумаги с такими знакомыми буквами, угловатыми и быстрокрылыми, как ты сама. Перечитал все твои письма: почему ты ничего не пишешь о своем здоровье, о том, как ты выглядишь? Напиши обязательно. А еще лучше сфотографируйся с Галкой вместе и пришли. Посылаю тебе фото-пятиминутку. Какова рожа?
Целую крепко тебя и доченьку.
Ваш Пин
11.05.42 г.
Здравствуй, Зиница, моя хорошая!
Вчера была у меня громадная радость — я пришел в штаб и там мне вручили три, сразу три письма: два от тебя и одно от папхена. Я так обрадовался, что прямо готов был расцеловать секретаря, не говоря уже о том внимательном почтовом работнике, который из Бугуруслана переотправил мои письма. Правда, ввиду всего этого они странствовали ровно месяц, но все же они до меня дошли, а я так боялся, что не смогу уже так скоро получить от вас весточку. В предыдущем письме я писал, что, собственно говоря, писать нечего, это же повторю и сейчас… Дни бегут один за другим, отличаясь друг от друга только количеством пройденных километров, выстрелянных патронов и выпитого молока. Всего этого у меня сейчас в избытке, и я очень жалею, что не могу поделиться с тобой, — оставив себе километры и патроны и отдав тебе молоко… Итак, писать тебе [неразборчиво], кроме нового стиха, собственно, не стиха, а главы к той самой поэме. Кажется, она не очень хороша собой, но очень важна, как сюжетный пункт, определяющий дальнейшее развитие поэмы.
ПЕРВАЯ ПОБЕДА
В прошлом письме я писал тебе, что посылаю карточку, не помню, положил ли я ее действительно в конверт, кажется, что нет, на всякий случай в это письмо вкладываю еще один отпечаток своей надутой рожи. Справку, о которой просит папка, тоже высылаю в письме к ним, которое, надеюсь, напишу сегодня на стрельбище.
У меня сейчас ни минуты свободного времени, еще меньше, наверное, чем у тебя, и потому — это письмо пишется вот уже четвертый день… Зинка, хороший мой! Читаю твои строки о моих строчках, и на глаза порой навертываются слезы. Ведь, знаешь, я уже потерял веру в то, что из меня что-нибудь выпишется, хоть надежда еще кое-какая остается. Во всяком случае, хоть груз разочарования — тяжелый груз, во всяком случае, я благодарен судьбе, подарившей мне мои небольшие таланты. Ведь если бы я не писал стихов, кто знает, была б ли ты моей вечной подругой. Снизошла б ли гордая Зинаида Наумовна к какому-то толстяку. Как бы то ни было, поэма все-таки продвигается и, клянусь бородой, я ее допишу до конца, если мой собственный конец не опередит конец поэмы.
Целую крепко-крепко мою ненаглядную, мою радость, мою силу и победу.
Твой, т. е. ваш Пин
Поцелуй за меня Галчонка тысячу раз.
12.06.42 г.
Родная моя девочка!
Каким бесконечно виноватым я себя чувствую перед тобою — ведь вот уже 20 дней, как я не писал тебе. Правда, я за это время успел послать две телеграммы и одну открытку. Как можешь сама судить… я теперь не могу жаловаться на отсутствие новостей, но, во-первых, очень мало можно написать в письме (вот если б рассказать!), а во-вторых, я еще в большей степени, чем раньше, могу пожаловаться на полное отсутствие времени. Схематически все же свои новости изложу.
16
Глава, начинающаяся этой строкой, печатается в публикуемых в книге «Набросках к поэме».