Мне оказано высокое доверие. Приказом по дивизии я направлен на работу в специальное соединение… Честь, очевидно, действительно немалая, если учесть, что из тысячи с лишним командиров выбрали четырех, и я попал в их число…
Путаница с адресом произошла оттого, что я, согласно действующих правил полевой переписки, назвал наше подразделение его настоящим и полным именем, а впоследствии пришло указание зашифровать его так, как это указано в другой телеграмме. В общем, я поторопился и боюсь, как бы теперь меня не отхлопали по з…, когда прийдет письмо по первому адресу. Надеюсь, правда, что это будет уже на фронте, когда отпадет необходимость [неразборчиво] местах и когда, как у нас говорят, «война спишет все». А выезжаем мы туда через недельку. Так нам вчера сказал Климент Ефремович, гостивший 2 дня в нашей дивизии…
Теперь я имею к тебе серьезную претензию: почему 2 месяца пролежало у тебя письмо Бори Михеева, а я только сейчас узнал, что оно существует. Это тем более обидно, что сейчас я буду лишен возможности ему ответить, т. к. в действующей армии люди по два месяца на одном и том же месте не сидят. А, право, жаль, мне бы очень хотелось восстановить с ним связь. Ну, пора и кончать. Обед кончился, и уже я через окно вижу, как ко мне бежит связной — звать на занятие. Приветствуй от моего имени всех, всех, всех. Поцелуй Галчонка, так же крепко, как я сейчас мысленно целую тебя.
Твой Пин
25.06.42 г.
Любимка моя!
Свое письмо я так же мог бы начать: вчера нашей дочурке исполнилось 6 месяцев. Как видишь, от дня, когда ты мне выслала свое письмо, до дня, когда я получил возможность ответить тебе, прошел точно месяц. Правда, получил я его уже 3 дня тому назад вместе с твоей же открыткой и Бориным письмом, но эти 3 дня мы были на дивизионных учениях, сегодня отдыхаем. И, собственно, только сегодня у меня есть возможность ответить тебе. Это письмо — четвертое за 2 месяца, не считая открытки… Это, конечно, не часто, но… принимая во внимание, что у меня нет бумаги и времени — это совсем не так ужасно. Да и новостей у меня тоже нет. Все по-прежнему… Выполняем особые задания… Какие у меня еще новости? На обороте этого листа (это типографский оттиск) найдешь один мой опус, напечатанный в нашей дивизионной газете. На днях появится еще один, а может быть, и два. Редактор настоятельно советует послать их и в Москву. Может быть, последую его совету. Вообще же, стихи он (т. е. редактор, старший политрук Буркалев) понимает и любит. Большой поклонник символистов, особенно Белого. Общение с человеком, понимающим стихи, для меня оказалось очень полезным… За несколько дней закончил два стихотворения и работаю над третьим. Одно — на обороте[17], второе вот:
ПАМЯТЬ
Ура! Ура! Достал еще листок бумаги и имею возможность несколько продлить мое письмо. Во-первых, воспользуюсь этой бумагой, чтобы немного рассказать тебе о своем житье-бытье. Должен сказать, что здесь я нашел несколько иное окружение, чем в других местах… Достаю кое-какие книги… Прочел (уже кончаю) «Диалектику природы», и в восторге. Во-первых, все понял, во-вторых, получил громадное удовольствие. В числе прочих книг достал «Новый мир», где напечатан цикл стихов Симонова «С тобой и без тебя». Оборот этого листка использую для того, чтобы поделиться с тобой несколькими стихами, доставившими мне особое наслаждение. Вообще же должен сказать о них: все хороши, но все не от строки до строки. Много в них такого, что мне совершенно не нравится.
Должен сказать, что отличительной стороной всех его стихов является исключительная простота, иногда даже бедность формы. Первым пишу то стихотворение, которое уже раз в открытке посылал тебе. Мне оно нравится, но кажется несколько растянутым. [Следуют тексты стихотворений К. Симонова «Жди меня, и я вернусь» и «Ты говорила мне: люблю»].
И еще одно: игривое, более изысканное по форме и очень милое стихотворение, в котором есть кое-что и мне в оправдание (шучу! шучу!):
На прощание возвращаюсь еще раз к Энгельсу. Философы действительно бесстрашные люди. Меня лично поразила своим гробовым спокойствием заключительная фраза «Введения» из «Диалектики природы»: «…у нас есть уверенность, что материя во всех своих превращениях остается одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она истребит на земле свой высший цвет — мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время» (Энгельс «Д. П.», стр. 21). Ничего себе утешение, а? Мороз продирает по коже.
17
На обороте — типографский оттиск стихотворения «Харьковскому фронту», печатающегося в этой книге.