3
Третий рейх доживал последние дни, гитлеровцы эвакуировали лагеря, картины, которые наблюдал Гесс, произвели на него столь сильное впечатление, что «до конца дней своих он их не забудет».
«На обочинах дорог лежали не только трупы узников, но и великое множество трупов беженцев, женщин и детей». На окраине какой-то деревни он видел женщину, укачивающую мертвого ребенка. Женщина лишилась рассудка. Но вовсе не эти картины произвели на него столь сильное впечатление — чует вошь, что близится ее конец.
В какой-то усадьбе на пути он узнал, что умер фюрер. У Гесса был заготовлен яд для себя и для жены Но принять его он не решился, озабоченный судьбой своих детей. Позднее, на острове Зильт, где он скрывался под видом боцмана Франца Ланга, до него дошла весть о смерти его божества — Гиммлера. Он во второй раз хотел отравиться, однако не пишет, почему этого не сделал. Когда за ним явилась Field Security Police[7], яда у него не было, ампула разбилась двумя днями раньше. Это единственное место в его дневнике, где он, кажется, сознательно лжет. Он мог сжечь два с половиной миллиона людей и не смог вынести — посмертно! — подозрения в трусости.
Освенцимский узник польский писатель Тадеуш Боровский, отличавшийся вангоговской остротой ви́дения мира, писал: «…надежда заставляет людей безвольно идти в газовую камеру, не велит бунтовать, ввергает в мертвенное оцепенение. Надежда эта рвет семейные узы, матерей заставляет отрекаться от детей, жен — продавать себя за хлеб, мужей — убивать ближних. Надежда эта заставляет их бороться за каждый день жизни, ибо, быть может, именно этот день принесет им освобождение».
Гесс не торопился проглотить ампулу с цианистым калием не только потому, что легче убить два с половиной миллиона людей, чем себя, не только из трусости и из слепой жажды жизни, но и потому, что — даже он — не потерял надежды. В туманной дали он, быть может, видел наши дни, когда два с половиной миллиона сожженных превратились в сухую, неприятную цифру, а в специалистах по лагерям смерти есть нужда, их ищут…
4
В Освенциме была предвосхищена позднее изобретенная атомная бомба. Масштаб освенцимского преступления приближает его в гораздо большей мере, чем любое другое явление эпохи второй мировой войны, к сегодняшнему дню, когда средства уничтожения угрожают не только миллионам, но сотням миллионов. Летчик, снабженный водородной бомбой, больше напоминает коменданта Освенцима, чем того солдата, какого до сих пор знала история. Летчик в свое оправдание сможет привести то же, что и Гесс, — мистику приказа. Человечество физически не перенесет этой мистики, если своевременно не обеспечит себя всеми возможными средствами борьбы, если своевременно через все границы не зазвучит великий, предостерегающий голос: «Стой!»
Я глубоко убежден, что в числе прочего надо читать и распространять книги, говорящие правду о лагерях, не пренебрегать этими книгами, как это кое-кому бы хотелось, а именно распространять, и даже громкая их читка на стадионах больших городов, в присутствии молчаливо сосредоточенных толп, громкая читка книг о нечеловеческих пытках, которые перенесли наши близкие для того, чтобы мы наконец дождались мира, читка книжек, роль и значение которых не удастся измерить категориями искусства, которые не хороши и не плохи, которые прежде всего обязательны, — такая читка наново и с большей силой пробудит в людях ненависть к жестокостям, к войнам, к фашизму и научит их терпению и доброй воле перед лицом новых, неизвестных, трудных задач, стоящих перед родом человеческим и ведущих либо к мраку, какого до сих пор не знал мир, либо к свету, какого мы тоже до сих пор не знали.
1955
До него дошло сегодня утром
Посвящаю М. и Ж. Тери
Было, вероятно, часов пять, день стоял апрельский, теплый, но не слишком теплый, утром прошел дождь; жители этого прекрасного города горько жалуются на обилие осадков в нынешнем году. Обычно в эту пору дня на автобусной станции самое большое оживление; после работы люди разъезжаются по домам, а живут они в окрестностях, на расстоянии нескольких остановок отсюда; туристы со всего мира готовятся к последней экскурсии дня. В зале ожидания худощавый служитель долго что-то объяснял американцу в просторном легком костюме, и видно было, что американец ни слова не понимает; обалдевший и усталый, он смотрел куда-то поверх головы служителя. Выйдя из зала ожидания, я столкнулся с популярным здесь уличным продавцом; усатый, с лукавыми глазами, он держал на голове поднос с жженым сахаром.