Рэнсомы редко получали письма. Порой приходила открытка из Канады, где у мистера Рэнсома были родственники со стороны матери; родственники старались поддерживать отношения, миссис Рэнсом писала им в ответ что-ни-будь такое же пустопорожнее, как и они: «Привет, мы всё там же», — сообщали из Канады, «Вот и мы тоже», — отвечала она. Обычно же по почте приходили счета и деловая корреспонденция, и, вынимая письма из ящика внизу, в вестибюле, миссис Рэнсом даже не трудилась их просматривать, а прямо так, неразобранными, выкладывала на столик в коридоре, откуда мистер Рэнсом забирал их и читал перед ужином. В означенное утро она уже завершала привычное действо, когда заметила письмо из Южной Америки, причем адресованное не мистеру М. Рэнсому, а мистеру М. Хэнсону. Однажды такое уже было, и миссис Рэнсом бросила тогда это заблудившееся письмо в ящик сторожа, а к письму прикрепила записку, адресованную и сторожу, и почтальону, с просьбой быть в будущем повнимательнее.
Миссис Рэнсом — она стала хуже, чем раньше, переносить суету, которую муж подымал по пустякам, — не захотелось действовать по прежнему сценарию, и потому она отложила письмо в сторону, чтобы после ланча подняться на девятый этаж, найти дверь мистера Хэнсона и подсунуть письмо под нее. Будет, по крайней мере, повод прогуляться.
На самый верх здания она подымалась в последний раз несколько лет тому назад. Она знала, что там делается ремонт, и мистер Рэнсом даже не удержался и послал владельцам дома жалобу на шум, который производят рабочие, и на грязь в лифте. Жильцы постоянно появлялись и исчезали, и всегда кто-нибудь что-нибудь перестраивал — миссис Рэнсом приучилась относиться к этому, как к чему-то неизбежному. И все же, когда она робко вышла из лифта, ее поразило обилие воздуха и пространства — казалось, она попала в здание современной постройки, такой светлой, ярко освещенной и огромной оказалась лестничная площадка. В отличие от темных, поцарапанных дверей и рам красного дерева у них на этаже, тут все деревянные части были очищены и высветлены, и если у них пол был затянут оранжевым покрытием в пятнах и рытвинах, то здесь лежал толстый дымчато-голубой ковер, омывавший стены и гасивший звуки шагов. В крыше имелся восьмиугольный стеклянный фонарь, а внизу — гармонирующая с ним восьмиугольная софа. Все это больше походило на холл гостиницы или ультрасовременной больницы, чем на многоквартирный жилой дом. Причем перемены касались не только отделки. Миссис Рэнсом помнила, что раньше тут размещалось несколько квартир, сейчас же оставалась только одна — от прежних входных дверей не осталась и следа. Она поискала табличку на этой единственной двери, но ни имени, ни почтового ящика не было. Она наклонилась, чтобы подсунуть письмо из Южной Америки под дверь, но мешал толстый ковер — письмо застревало в щели. Камера видеонаблюдения, не опознанная ею и принятая за светильник, беззвучными рывками двигалась над ее головой, как какая-то неповоротливая рептилия, пока миссис Рэнсом не попала наконец в ее поле зрения. Миссис Рэнсом безуспешно пыталась придавить ворс, когда послышалось слабое жужжание, и дверь бесшумно отворилась.
— Входите, — произнес чей-то бесплотный голос, и, держа перед собой письмо, как пригласительный билет, миссис Рэнсом переступила через порог.
В холле никого не было, и она задержалась в нерешительности, услужливо улыбаясь на случай, если кто-нибудь за ней наблюдает. Холл по форме был такой же, как в их квартире, но в два раза больше и оформлен точь-в-точь, как вестибюль: такое же высветленное дерево и стены в легкой ряби. Они, наверное, сняли стену, догадалась она, и присоединили соседнюю квартиру, нет, соединили, все квартиры — весь верхний этаж превратили в одну квартиру.
— Я принесла письмо, — сказала она несколько громче, чем требовалось. — Его положили в наш ящик по ошибке.
В ответ ни звука.
— По-моему, оно из Южной Америки. Из Перу. На ваше имя, если вы Хэнсон. В общем, — сказала она, отчаявшись, — я положу его и пойду.
Она уже было собралась положить письмо на куб из прозрачного перспекса, который приняла за стол, когда услышала сзади утомленный выдох, и, обернувшись, увидела, что входная дверь закрылась. Но как только одна дверь — за ее спиной — затворилась, дверь, находившаяся перед ней, с тихим вздохом открылась; в нее она увидела еще один дверной проем с верхней перекладиной, и там, держась за нее, висел молодой человек.
Он подтягивался на перекладине с виду без особого труда и вслух считал подъемы. На нем были серые спортивные штаны, наушники и — более ничего. Он досчитал до одиннадцати. Миссис Рэнсом пережидала, все еще держа письмо в руке и не зная, куда деть глаза: прошла целая вечность с тех пор, как она видела так близко столь юное и столь обнаженное существо — его штаны так низко сползли на бедра, что заметна была тонкая льняная дорожка волос, взбегающая к пупку по впалому животу. Он устал под конец, и два последних подтягивания — девятнадцатое и двадцатое — дались ему с немалым усилием; почти выкрикнув «Двадцать!», он остановился, задыхаясь и одной рукой все еще держась за перекладину; наушники сползли на шею. Легкая поросль выглядывала из подмышек, редкие волоски виднелись и на груди; а сзади, как у Мартина, был хвостик, но подлиннее и завязанный узлом.