Случалось, я грустила, чувствовала ностальгию – и ненавидела это состояние. Отчасти в печали было повинно время года, эти бесконечные праздники, заставлявшие ощущать себя зажатой между двумя моими разными мирами. Так или иначе, но другой частью этой тоски всегда был… Патрик.
– Только не забывай обо мне, – сказал он.
– О, Патрик… Как будто я когда-либо могла это сделать! – Я встала, чтобы обнять друга и поцеловать его на прощание. Конечно, Патрик совершенно этого не заслуживал, но я не могла сдержать свой искренний порыв. – Все. Тебе пора. У меня дел по горло.
– Звони мне, – не унимался он.
– Я позвоню! Обещаю. А теперь иди!
– Лив…
– Да, мой дорогой? – Слова были ласковыми, но в моем тоне мелькнула горечь.
– Ничего. Не имеет значения, – пробормотал Патрик и вышел, закрыв за собой дверь.
Я повернулась к компьютеру и с головой погрузилась в работу. Это было лучше, чем погружаться во что-нибудь еще – например, в грусть…
Меня воспитывали отнюдь не бестолково, без старомодных моралей.
Напротив, оба моих родителя были частью поколения секса, наркотиков и рок-н-ролла. Фанатами «Грэйтфул Дэд». Я росла в компании взрослых братьев, совершенно не задумывавшихся о том, чтобы ограждать меня от фильмов, которые они смотрели, и музыки, которую они слушали. Я знала о сексе все.
Когда мне было пять, родители развелись, и папа почти тут же снова женился. Его новая жена, Марджори, восторженная последовательница католической церкви Святейшего Сердца, привела с собой в семью двух моих сводных сестер, Синди и Стейси, которые были старше меня на год или около того. Моя мама упорно оставалась одинокой, она долго не выходила замуж и даже на свидания ходила крайне редко. Родители всегда деликатно решали друг с другом вопрос о том, как делить мое внимание. Никто и никогда не заставлял меня делать сложный выбор, и, хотя в моих отношениях с папой всегда сквозила небольшая неловкость по поводу моего места в его новой семье, это в полной мере компенсировалось абсолютной снисходительностью ко мне со стороны мамы. Мы были лучшими подругами – моя мама и я.
Первый «настоящий» бойфренд появился у меня в четырнадцать, а мастурбацией я впервые занялась годом позже. Большинство моих подруг рассталось с невинностью к тому моменту, как нам исполнилось по шестнадцать, но я предпочла подождать еще один год – прежде, чем распрощалась с девственностью в подвале дома своего тогдашнего парня, на вечеринке по случаю окончания школы его старшим братом. Меня совершенно не испугал тот факт, что он трахнул меня, даже при том, что вскоре после этого мы расстались. Я была достаточно осведомленной, чтобы использовать презерватив, и достаточно разумной, чтобы пройти весь путь до конца с более-менее опытным парнем, способным возбудить меня. Для первого раза все прошло прекрасно, лучше, чем я могла мечтать.
Моя жизнь изменилась в выпускном классе средней школы. Мама, которая питала слабость к струящимся цыганским юбкам и длинным, распущенным волосам, всегда обожала читать. Но в тот год ее выбор книг изменился, и вместо романов Клайва Баркера и Маргарет Этвуд появились толстые, в кожаных переплетах тома Танаха[10] и еврейские журналы. Я и раньше знала об иудаизме, хотя мы никогда не были соблюдающими традиции евреями, а наша религиозность сводилась к вращению дрейдла[11]. Но теперь… хорошо, все вокруг твердят, что нет ничего лучше восторга новообращенного. Моя мать, рожденная и воспитанная иудейкой, формально новообращенной не считалась, однако была определенно в полном восторге.
Внезапно большая часть того, что мы делали вместе как одна семья, исчезла, оказалась выброшенной на помойку вместе с целой кладовкой продуктов, которые мама сочла непригодными для употребления. Она убрала с глаз долой половину посуды, чтобы не пользоваться ею в течение года, – столько времени требовалось, чтобы та снова стала кошерной. Оставшиеся тарелки мама превращала в кошерные, отмывая их кипятком, а еще перестала держать в доме мясо.