Да нет, думаю, пора! Надел значок на шею – и в парк, на водоемчик. Гляжу, а там на крутом бережке уже Николаич сидит, банкир. Тоже со значком. Но у него значок побольше. Весом с пуд и надпись: “четырежды”. Он постарше меня.
Я говорю, давай закурим перед стартом. Он говорит, все кончилось. И жизнь тоже. Стрельнули мы у старичка. Он сам подошел. Тоже со значком. Причем, значок больше, чем старичок.
Закурили. Сидим. Три Муму. Николаич говорит:
– А у меня сегодня праздник. Моему банку ровно десять лет. Было бы. А старичок добавил:
– И у меня праздник. Мне ровно сто лет. Было бы.
А я говорю:
– И у меня праздник. Давно на речке не отдыхал.
В общем, на счет “три” мы бросились в водоемчик одновременно. С крутого бережка. Я воздуху побольше взял. Думаю, поживу еще пару минут под водой. Помечтаю без суеты. Лежу на дне, как Горький какой-нибудь, жизнь вспоминаю. Вроде жил долго, а на память пришли только три фамилии: Гайдар, Чубайс и Гитлер. Из зарубежных стран вспомнился Китай. Их полтора миллиарда!.. китайцев. А нас 150 миллионов… человек! И такие ребята тонут! А те живут. Правда, и Черномырдина вспомнил. Только он знает выход из кризиса. Потому что только он знает вход.
Рыбки в нос тыкаться начали. Щекотно. Я глаза открыл – Николаич рядом лежит. Молчит, как рыба. Интересно, о чем он мечтает? Наверное, о деньгах. Смотрю, задергался Николаич. Пузыри пустил. Первые. Может, ему надо чего? Может, пить хочет?
И тут меня вытаскивает из воды какая-то сволочь. Ну конечно, Лизавета моя. Весь праздник испортила.
А Николаич вредный оказался. Вытащим его – он обратно в воду. Три раза. Во-как увлекся.
Потом стали старичка по дну шарить. Нет старичка. Ни значка, ни старичка. Как в воду канул. А он с крутого бережка:
– Здеся я. Не взлетел я со значком. Уж не та подъемная сила. А вас сторожил, чтоб не всплыли.
Лизавета отчитала его:
– С разбегу надо было. Со значком.
И добавила резко, по-ленински:
– Дураки! Вас ограбили, и вы ограбьте.
… Гениально! Опять по кругу?..
Маэстро! “ Марш утопленников”!
Старичок впереди встал, а мы за ним.
“Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!”
Русская рулетка
Какой русский не любит… русской рулетки! Да никакой не любит, а приходится. Сейчас выйдешь за хлебом и не знаешь, вернешься ли? Пенсию принесут, через пять минут снова стучатся:
– Кто там? – спрашиваю.
– Мы пенсию принесли.
– Да получила я только что.
– А раз получила, дак тем более открывай.
Всю жизнь в эту рулетку играем, не замечаем даже. Вот мой дед, белый офицер был, он чуть что – сразу за револьвер! Вставит в шестизарядный барабан пять патронов и – к виску! На курок – чик! И всегда – в пустую дырку… А если в патрон, то… осечка… А если выстрел, то… пуля в стволе застревала… А если вылетала, то до виска не долетала. А если долетала, то мимо. Любил судьбу испытать, адреналинчику впрыснуть. А адреналинчик-то, он – о! – жизни прибавляет. Дед до сих пор в Париже живет, тренируется. Я, видать, в него. Не могу без адреналинчику. Только кто его сейчас в меня, старушку, впрыснет? Где желающие? Вот и приходится самой… идти. Куды? А по грибы. У, это целый ритуал! Перед входом в лес я раздеваюсь. До купальника. Чтобы клещам доступней быть. А в чем азарт? Из десяти клещей один энцефалитный обязательно! И вот, глядишь, он ползет по ручке-то, старается, ищет, где кожа-то поглаже. А я его направляю пальчиком, вот сюды ползи, на запястье. Он как укусит, да вопьется, да кровушки насосется, ну… туды ему и дорога. А некоторые выживают. Я их обратно в лес отпускаю. Жалко же. Живая природа.
Про грибы не забываю. В лукошко кладу пять поганок и один боровик. Как дед: пять из шести. Дома все пожарила, поела. Если утром проснулась, значит, осечка. И так кажный год раз в году судьбу испытываю. А в ентом-то году, думаю, хватит. Пойду насобираю одних боровиков, побольше, покушаю без риска. Может, приглашу кого. И не вытерпела!.. На опушке его увидела. Мухомор!.. Красавец!.. Срезала. И дома опять – все зажарила, перемешала.
И тут Зинка заходит – фельдшерица.
– У, Прасковья, так грибочков хочется, и – хлоп, ложкой со сковороды кусок съела.
Потом Федор зашел за ножовкой. К грибам категорически потребовал водки. Потом Тигран Петросян…ветврач… И к вечеру я 24 человека насчитала.
Ну че? – деревня. Все ить, как родные. У кого пьянка – все туда.
А я сижу сама не своя. Ну что я им сейчас скажу? Остановитесь! Все отравлено! А они уже все по куску съели. И по стакану выпили. Тут, кто и добрый кусок съел, умрет с перепугу-то. И решила я, будь, что будет. Так у меня муж говорил, Никита. Который он по счету-то?.. Вроде третий. Да они все у меня отчаянные были. Как я. Только первых двух не помню. Че-то как-то они мало пожили… рано ушли. А Никита сумасшедший был. В грозу выбежит из дома, за электрический столб схватится и ждет, когда молния шандарахнет. И шандарахнуло. Столб внизу, как пилой срезало. А Никита столб удержал. И электриков дождался. Правда, черный ходил долго. Его все негры спрашивали, вы не из Кении? От них он про комара-то узнал. Что есть там такой комар – укусит, и у человека начинается лихорадка е-бола…или ебо-ла… или ебола. Короче, смертельная. Деревни выкашивает. И загорелся он! Хочу, говорит, в глаза тому комару посмотреть, испытать себя по-настоящему. Друзья-негры устроили ему поездку. Вернулся – весь комарами покусанный, живого места нет. Чешется. А Зинка – фельдшерица дала ему таблетку от чесотки. Я утром встаю, а он тихо так лежит, не чешется даже! Помогла, видать, таблетка.