В деревне снова воцарился мир и покой.
Мы с мамой проснулись ранним утром. Вернее, первой проснулась она и тихо, стараясь меня не разбудить, плела крапивные веревочки у огня.
— Доброе утро, — вяло поздоровалась я, еще продирая глаза.
— Проснулась, вороненок? — мама ласково улыбнулась.
— Ага-а-а… — зевнула я в ответ.
Мама издала легкий смешок и вернулась к своему занятию. Я же села на кровати и стала наблюдать за ее работой, так как больше заняться было особо нечем.
Ее тонкие пальцы ловко скручивали гибкие волокна крапивы между собой, образовывая длинную, тонкую веревочку. Движения были так точны и отточены с годами, что сейчас мама скорее напоминала робота, методично выполняющего свою функцию, нежели человека.
— Кстати, — сказала она, не отрываясь от плетения. — Тебе опять принесли подарки.
— Ну, не мне же… — протянула я. — А злому духу.
— Не злому, а доброму, — мама улыбнулась, но эта искорка счастья быстро исчезла с ее лица. — Так говорят.
— Мам, ты правда думаешь что я — дух?
Мама вздохнула и молча посмотрела на меня, устало улыбнувшись.
— Ты — моя дочь. А остальное неважно. Я бы любила тебя любой, но ты даешь мне повод для гордости.
Меня этот ответ более чем устроил, и я не смогла сдержать самодовольной улыбки.
Я быстро сползла с кроватки на холодный пол. Пальцы так и съеживались от ощущения промерзшей древесины и соломы, которой был устлан пол в нашем доме, но в целом я к такому уже привыкла. Уверенными шагами я направилась к двери и осторожно, оглядываясь по сторонам, приоткрыла ее. Прямо у порога кто-то из жителей деревни оставил несколько цветов, выращенных, видимо, дома, небольшой мешочек сушеного зеленого лука и большую, свежую рыбу, слегка присыпанную снегом, чтобы не испортилась.
Это и было проблемой. Своими амбициями и непомерной уверенностью в себе я привлекла излишнее внимание. Теперь жители деревни еще отчетливее делились на два лагеря, а отличало их одно — вера в мою мораль. Половина считала, что я злой дух, обманщица и вообще чувырло то еще, но другая половина сошлась на мнении, что я — добро и светоч знаний, которые выведут людей из вечного мрака, голода и ненастий.
Говоря честно, я не была ни тем, ни другим. Если во мне и жил дух (что я яростно отрицала в спорах с самой собой), то он не был абсолютным добром или злом. Мне хотелось как процветания для своих людей, так и кровавой мести для тех, кто меня разозлил. В каком-то смысле, папа несколько дней назад частично удовлетворил жажду крови злого духа внутри меня.
Я быстро затащила подношения в дом. Мама взглянула на меня и, улыбнувшись, спросила:
— Рыбку с хлебом?
— Рыбку с хлебом, — я уверенно кивнула в ответ.
Вкусной морской рыбы нам притащили вовремя, потому что весь день на улице была страшная метель. Даже собаку бы не выгнали из дому в такую погоду, а мы с мамой и подавно не горели желанием высовывать носы за порог.
На следующий день, однако, история повторилась.
Подношения были скромнее, однако кто-то оставил мне то, в чем я давно уже нуждалась, но никак не догадывалась попросить маму.
— Мам, смотри!
Я держала в руках новенькие, под мой размер, лапти, а на плече у меня были накинуты толстые меховые полосы для обмотки ног.
Вот знают же, чем подкупить злого духа, заразы!
— Наверняка от Киликии, — мама улыбнулась. — По секрету скажу: она спрашивала меня, чего бы тебе хотелось.
— Угадала. — улыбнулась я. — Мам, научи ножки обматывать.
Мама сперва удивленно посмотрела на меня, а затем звонко засмеялась, прикрыв рот ладошкой.
— Чего смешного? — я скрестила руки на груди.
— Ты придумала, как получить много соли из морской воды, но не знаешь, как правильно намотать портянки, — мама просто не могла перестать смеяться. — И все-таки ты ребенок. Мой ребенок.
Смех ее был настолько заразительным, что я не удержалась и прыснула вместе с ней. Если так подумать, то это и вправду смешно.
И все-таки я ребенок.
Мама усадила меня на кровать и достала ту самую крапивную веревочку, что сплела за вчерашний день. Сегодня она уже высохла над огнем и стала на удивление прочной.
В том, чтобы правильно намотать на ноги портянки, из чего бы они ни были сделаны, на самом деле нет ничего сложного. Главное все сделать так, чтобы ткань (или мех, в моем случае) закрывала всю поверхность стопы и еще несколько сантилагов лодыжки. Далее она просто обматывается веревочкой в противоположную сторону, чтобы обмотка крепко держалась на ноге, и завязывается на узел, владение которым я с гордостью продемонстрировала маме.
Наконец-таки у меня появилась зимняя обувь, и теперь я могла без страха перед болезнями выходить на улицу даже в лютый мороз. Конечно, мое тонкое платье не спасало от холода, но эту проблему мама решала, укутывая меня в накидку из заячьих шкур.
— Ну, тогда я побежала! — я вскочила к кровати и побежала к двери.
В момент, когда я уже готова была потянуть дверь на себя, мама резко схватила меня за шиворот.
— Куда это ты собралась? — строго спросила она.
Я обернулась через плечо лишь для того, чтобы увидеть ее холодный, строгий взгляд.
— Ну так… К Хьялдуру, учиться…
— Нет-нет-нет, хватит с тебя, — мама потянула меня за шиворот и затащила поближе к очагу. — Я ему очень благодарна, но тебе больше нельзя ходить к нему в гости.
— В смысле?! — возмутилась я и топнула ножкой. — Почему, мам?!
— А что соседи подумают, Майя? Ты молодец, и я тобой очень горжусь. Много кто тобой гордится. Но чем больше ты общаешься с друидом, тем больше люди начинают думать, что в тебе живет дикий дух!
— Ну и что? Какая разница-то?
— Все, Майя, хватит! — прикрикнула мама и подперла дверь метлой. — Никаких походов к Хьялдуру, даже не думай об этом! Тебе нужно учиться вести себя как обычный ребенок! После дня рождения будешь гулять с другими детьми, заведешь друзей… Ах, точно, и старик Хендерсон хотел научить тебя игре на тагельхарпе! Я думаю, у тебя…
Дальше я просто не слушала. Вот так мои мечты о модернизации деревни, мои планы, все это откладывается в очень и очень долгий ящик. Внутри меня кипела злость и обида, но где-то в глубине души я понимала, что мама в чем-то права. Я слишком поторопилась с тем, чтобы раскрыться, однако обстоятельства требовали от меня незамедлительных действий.
Я села на пол и отвернулась лицом к очагу, разглядывая языки пламени. Мама продолжала что-то рассказывать про местных детей, с которыми мне “будет очень весело играть”, про музыку, пение… Ее голос и слова сейчас не приобретали особого смысла внутри моей головы, а скорее создавали шум, вводящий меня в медленный, медитативный транс. Языки пламени плясали в небольшом открытом очаге, лаская и пожирая сухие поленья. Все больше и больше они начинали мне напоминать что-то, что я, казалось, давно забыла. Они складывались в причудливых животных, в лица людей, в целый калейдоскоп картин из моей прошлой и нынешней жизни. В конце концов я не заметила, как уставилась на пламя, принявшее форму моего прежнего лица. Идиотская челка, вечная небритость, синяки под глазами от бесконечного количества энергетиков, сигарет и алкоголя… Лицо юноши смотрело на меня, словно из зеркала, изучало меня так же, как я его. И самым страшным было то, что я хоть и узнавала его, но оно казалось мне чужим и далеким. Словно это было совсем-совсем давно.
Я просидела у огня почти весь день. Мама думала, что я просто дуюсь на нее, но это продлилось слишком долго, а я застыла на все это время, словно мраморная статуя.
В этот день началась моя эра беспросветной скуки. В этот день я впервые перенесла то, что в психиатрии называют диссоциативным ступором.