Сейчас же я абсолютно спокойно делал то, что делают все маленькие дети. Да, именно это.
В этом вопросе меня смутил только один фактор: меня пеленали тканью, а не подгузниками. Отчаянно надеюсь, что тут дело лишь в том, что я родился в семье защитников экологии, однако глядя на свечи, горящие в доме, мне все больше кажется, что я как минимум со своей смертью переместился во времени. В прошлое, разумеется.
К двум месяцам своей жизни я хаотичными движениями всего, что у меня двигается, разработал мышцы настолько, что смог наконец делать хоть что-то. Говоря конкретно, я теперь пугал родителей тем, что мог переворачиваться со спины на живот и обратно, хотя они, по логике вещей, должны были понять, что дети так делают, и это нормально. Тело все еще крайне слабое, однако я уже могу приподнимать голову, пускай и ненадолго.
Основной проблемой остается язык. Я все так же его не понимаю, а учить меня, видимо, никто пока не собирается. Здесь будет сложнее, так как мне нужно хотеть его учить, ведь я уже говорю по-русски, который в каком-то смысле является моим родным, пусть это и теряет значение в моем положении.
Впрочем, даже не понимая значения слов, я стараюсь как можно чаще удивлять родителей их повторением. В первую очередь я попробовал проговорить свое имя, и клянусь, мне как будто бы дольку лимона в рот засунули. Так и хотелось сказать свое, кхм, настоящее имя, но тогда меня бы не поняли.
В конечном итоге я, видимо, нанес своим родителям непоправимый психический вред, ведь они позвали того самого мужика, который вытащил меня на этот свет, будь он неладен. Узнал я его по голосу, поскольку лицо запомнил плохо из-за стресса, да и бороды здесь носит каждый мужчина.
Для себя я временно окрестил его Шаманом, так как имени его не знаю. Он поднял меня на руки, вглядываясь в мои глаза, а я тем временем разглядывал татуировки, покрывающие его лицо.
— Майя? — тихо, будто бы боясь меня потревожить, спросил он.
— Майа! — громко ответил я, тряхнув головой.
Судя по выражению лица, он был крайне озадачен и все не сводил взгляда с моих глаз.
— Эр ду онна анд?
— Анд!
Он нахмурился сильнее. Казалось, будто его густые брови сейчас уползут куда-то на лоб.
— Ва хетта ду?
— Хетта, — я снова тряхнул головой.
Он улыбнулся и глубоко вздохнул. Лицо его сразу же посветлело, и, видимо, я развеял какие-то из его опасений.
Он повернулся к моим родителям, держа меня на руках, и что-то сказал им. Отец громко засмеялся и выхватил меня из рук, в ответ на что я громко закричал, но родитель мой лишь продолжал смеяться, держа меня в крепкой, но аккуратной хватке.
— Детта’р даттерь мин!
Понятия не имею, чего я наговорил Шаману, однако после того случая мать стала уделять мне больше времени, а к нам домой стали захаживать разные гости: в основном молодые девушки и парни — видимо, друзья родителей. Впрочем, иногда захаживал и Шаман, о чем-то беседуя с мамой.
Мать же стала учить меня говорить. Возможно, она и сама считала, что слишком рано для этого, ведь я еще даже ползать не научился, однако, как мне думается, на это ее подговорил мой старый знакомый.
— Мама, — сказала она, показав на себя рукой, — Майя, — рука показала на меня.
Я лишь высунул язык и закатил глаза кверху, показывая, что мне это уже неинтересно, и что я хочу задачку посложнее.
— Мама… — она с надеждой посмотрела на меня. — Мама — йенте. Майя — йенте.
— Мама, Майя йенфе, — послушно повторял я, пытаясь прикинуть значение нового слова. — Папа йенфе?
Мама ласково улыбнулась.
— Ней, папа — манн.
— Мама — йенфе, папа — манн?
— Йа! — радостно воскликнула мама. — Йа, Майа йенте оссо!
И вот так, не имея возможности разглядеть самого себя, я экспериментальным путем подтвердил, что я уже нихера не Дима. Я теперь Майя, и, как оказалось, это и вправду женское имя.
Наконец-таки я смог нормально побывать на улице. В последнее время стал гораздо меньше спать и все больше говорить и двигаться. Обучение шло полным ходом, и вскоре я выучил уже около пятнадцати слов. Все, кто приходили к нам в гости, ахали и охали, но оно и понятно — мне ведь и полугода еще нет.
Мама несла меня в ткани, хитрым образом обмотанной вокруг ее шеи и плеч. Пару раз видел такое в прежней жизни, но никогда не знал, как называется такой способ переноски детей.
Гуляя по улице, мама все время что-то рассказывала, отчаянно надеясь, что я все понимаю. Милочка, я не вундеркинд и не гений. Просто я понимаю, что надо делать, обучение уже пройдено двадцать лет назад.
— Майа, утцена! — мама показала на маленьких девочек, играющих в куклы. — Йентер!
— Йа, — поддакивал я. — Йентер смо.
— Йа! — радостно ответила мама. Она явно очень гордилась своей… дочерью.
Уже пару раз посещала мысль о том, что стоит перестраиваться и начинать думать о себе, как о девушке, однако мозг отчаянно отказывается признавать факт наличия другого набора хромосом. Да что там хромосомы — у меня член забрали!
— Майа, утцена, Гундур!
Мама показала рукой на какого-то мужика со здоровенным каменным топором, на обухе которого были вырезаны сложные геометрические узоры.
— Хай, Гундур, — я лениво приподнял руку и помахал мужику.
— Хай, Майя, воль блёомст ваккерь!
Нихрена не понял, но, судя по его широченной такой лыбе, от которой у него едва рот не рвется, мужик доволен. Ну еще бы, с ним поздоровался младенец! Девочка! Я по логике этих людей вообще рта раскрывать лишний раз не должен, а по факту опередил умственное развитие иных детей чуть ли не на год с лишним!
За всем этим обучением на улице я совсем не успеваю разглядеть, что творится вокруг. Мама видит мой заинтересованный взгляд и, улыбаясь, молчит, позволяя мне насладиться хорошей погодкой.
Слышу чаек. Вокруг раскинулась деревня — бедная, но веселая. Все дома деревянные, с соломенными крышами, но у каждого дома на фасаде вырезаны красивые северные узоры. С голубого неба ярко светит, кажется, летнее солнце, заливая протоптанные улочки светом. Вокруг снуют люди в тусклой, бедноватой одежде — кто в рубахах, кто и вовсе без них, в одних юбках или штанах. Во всяком случае радует, что они тут уже изобрели штаны.
Вот какая-то женщина постарше моей мамы понесла колодезную воду в двух тяжелых ведрах, висящих на коромысле. Стыдно признавать, но в своей прошлой жизни я бы столько не утащил. С другой стороны мужик, с которым я поздоровалась, рубит дрова каменным топором. Не могу разве что понять, зачем, ведь на улице лето.
Стоп.
Поздорова…лась?
Как же я скучала по обычной еде.
Лишь спустя много месяцев, когда у меня начал болезненно прорезаться первый зуб, и я научилась уверенно ползать на четвереньках, меня стали кормить нормальной едой.
Первое, что я попробовала в новом для себя мире, была рыба. Понятия не имею, что за рыба, но, мать вашу, что же это за рыба! Почувствовать вкус соленого, нежного мяса спустя стольких лактозных трапез стало для меня верхом блаженства!
Следом мне дали попробовать хлеб. Ну, обычный такой хлеб, его просто так не поешь, надо обязательно с чем-то. Но я ведь девка хитрая, слова тут новые учу, поэтому могу и выпросить иной раз чего-нибудь необычного для моего возраста.
— Мам! Хлеб и рыба!
— Майя, нельзя! Животик бо-бо будет!
— Мама-а-а! — настойчивее капризно прикрикнула я, ударив по столу маленьким кулачком.
Мать издала легкий смешок и через пару секунд поднесла к моим губам маленький кусочек хлеба, на котором лежал такой же крохотный кусочек морской рыбы.
— Спасибо, — улыбнулась я.
Улыбка вообще много когда помогает, наравне с капризами и криками. Очень легко склонить родителей к чему угодно, просто миленько им улыбнувшись или громко закричав. Мать, имя которой, как оказалось, Хельга, очень остро воспринимала все мои капризы и, несмотря на мой превосходящий возраст интеллект, все равно видела во мне ребенка. А вот папаша по имени Борт то и дело заводил со мной душевные беседы, из которых я почти ничего не понимала, и пару раз предлагал хлебнуть какого-то едкого пойла. Хороший у меня отец, и мать прекрасная. Тут, наверное, повезло.