Лишь по памяти я могла более-менее понять, куда мы шли. Единственным, что я видела, была огромная спина моего отца и его рука, подгоняющая меня вперед. Но одних лишь ощущений и памяти хватило для того, чтобы понять — мы шли прочь из деревни. Впереди лежал темный лес, в котором слабо мерцал дрожащий огонек ночного огня. Мы шли к друиду, что едва не пролил мою кровь в тот день.
— Папа, зачем нам идти к Хьялдуру? — взволнованно спросила я отца.
Но ответа я так и не услышала.
Деревья, громадные махины древнего леса, снова нависли над нами зубастой пастью чудовища, что люди называют природой. Тонкая тропа, неразличимая во мраке, петляла меж толстых стволов и тонкой нитью вела нас все ближе и ближе к мерцающему в ночи огню. Спустя несколько минут толстые, покрытые мхом стволы деревьев стали слабо различимы, отблески света плясали в ночи. И вскоре мрак отступил, и мы вышли на поляну, усеянную раздробленными костями животных и людей. Мрачным обиталищем безумца сейчас казалась хижина друида, скат крыши которого уходил в землю и, будто бы сливаясь с ней, зеленился густой, темной лесной травой. Хьялдур молча стоял позади костра, глядя на нас через яркие языки пламени. Его лицо покрывали резкие, небрежные узоры, нарисованные кровью, а голову украшала корона из оленьих рогов.
— Она готова, — отец подошел к большому костру и пристально уставился на друида.
— Нет, она совсем не готова, Борт, — вздохнул в ответ тот.
— Друид, — еще более мрачно и серьезно сказал мой отец. — Не думай, что знаешь мою дочь лучше меня, ее отца.
— Если бы только ты, Борт, занимался ее воспитанием, то…
— То что?! — выкрикнул отец и плюнул себе под ноги. — Майя!
Я ошарашенно посмотрела на отца, а тот взглянул на меня. Все его лицо изображало не злость, но серьезность и настоящую суровость, вкупе с его настоящим, крепким как сталь характером.
— Скажи мне то, что говорила Хьялдуру.
— Что..? — я невольно склонила голову набок. — Пап, я…
— Борт, прекрати, — вмешался Хьялдур.
Отец оглянулся на него и зашипел, не дав сказать больше ни слова.
— Ты дала клятву. Не ему, но самой себе. Тогда, когда была еще младенцем.
— Клятву..? — я взглянула в глаза Хьялдуру, надеясь найти ответ, но тот лишь отвел взгляд.
— Зачем ты начала все это тогда, три зимы назад? Зачем начала варить соль, зачем научила людей считать моими ногами, Майя?
И я стала вспоминать.
Вспоминать о цели, о которой за эти года я уже успела забыть.
Вспоминать об амбициях, что бурлили во мне в то время.
Действительно, зачем я тогда все это начала? Почему сейчас я не могу вспомнить о том, чего хотела добиться всем этим?
— Ты стала забывать о том, кто ты есть, и зачем пришла в этот мир, — отец прервал мои размышления. — Ты способна на большее, чем доставлять неприятности и спасать глупых, избалованных детей.
— Я хотела… — я снова взглянула на Хьялдура, но тот молчал.
— Скажи это, Майя, — отец положил руку мне на плечо.
— Я хотела покончить с голодом, — в один миг все стало ясно. — Я поклялась, что дети больше не будут плакать.
Как же я могла забыть об этом? Чем я занималась все эти три года? Чего добилась? Чего я могла добиться, если бы не была чертовой размазней?!
И вдруг, папа тихо засмеялся.
Я непонимающе взглянула ему в глаза, но он лишь улыбнулся мне и сказал:
— Дети всегда будут плакать. Не все ведь похожи на тебя, вороненок.
— Я не это имела в…
— Я понимаю, Майя, — папа потрепал меня большой ладонью по макушке. — Твой отец не просто безмозглый убийца.
Я услышала тяжелый вздох Хьялдура, и мы оба с отцом вновь оглянулись в его сторону. Друид же, даже не глядя на нас, сел на землю у костра и взял в руки почерневшую от сажи деревянную чашу.
— Пап, зачем мы здесь? — снова спросила я отца.
— Раздевайся, — коротко ответил он.
— Что? Зачем?
— Сними платье. Штаны оставь. Живее, Майя.
Я отошла от отца на пару шагов и взглянула на него и на друида. Я хоть и была ребенком, но в том мире, из которого я пришла, было неприличным оголять грудь девушке, пусть даже и такой юной.
— Майя, сейчас самое время начать меня слушаться, — в нетерпении серьезно сказал папа.
— Пап, я не понимаю! — выкрикнула я и отошла еще на пару шагов. — Я ничего не понимаю!
— И я тебя тоже не понимаю! — басом воскликнул он в ответ. — Не понимаю твоих мыслей, твоих идей! Не понимаю, как твой череп не разрывает оттого, сколько ты думаешь!
Он подошел ко мне и встал передо мной на колени. Его ладонь легла на мой затылок, и папа прислонился своим лбом к моему, пристально глядя мне прямо в глаза.
— Но я знаю одно, Майя, — вздохнул он, — что ты сдалась. Что Хельга, твоя мать, сломала и победила тебя. Что в тебе нет смелости достаточной, чтобы воплотить свою мечту. Нашу общую мечту.
— Общую?
— Все мечтают об одном, дочка. Все мечтают о детях, о семье. И о том, чтобы дети могли жить счастливо. Для этого мы возделываем землю, похожую больше на камень. Для этого плаваем за ледяное море и сражаемся. Но ты… Я люблю тебя, вороненок. И я верю, что в твоих силах воплотить нашу общую мечту.
Черт возьми. От его слов у меня невольно подступил ком к горлу, а глаза предательски задрожали, стали чесаться от медленно стекающих по щекам слез.
— Пап… — только и смогла выдавить из себя я.
— Нет, не смей плакать. Ты выше этого, — перестав улыбаться, оборвал меня на полуслове отец.
Он наконец встал с колен и сложил руки на груди.
— И в эту ночь ты станешь настоящим человеком. Сегодня ты заберешь чужую жизнь.
Я мало что понимала из того, что говорил мне папа. Он, тот, кого я считала добродушным простаком, сейчас стоял передо мной, одним лишь своим суровым взглядом заставив меня скинуть с себя платье.
Поясок легко развязался, и подол спал вниз. Еще пара секунд, и я наконец стянула с себя эту лишнюю, по мнению отца, одежду, оставшись перед ним и Хьялдуром в одних лишь широких штанах.
Холодный ночной ветер обволакивал мое тело, обдувая плоскую грудь, спину, покрытую потом и тонкую шею. Я слегка поежилась от этого, но очень быстро даже мурашки отступили, и я взяла отца за руку, что он протянул мне.
— Значит, она согласилась, — вздохнул Хьялдур. — Горе мне и моему языку!
— Я рад, что ты рассказал мне, — кивнул отец.
Хьялдур лишь грустно взглянул на меня. В его взгляде читалась самая настоящая печаль. Будто бы мой ровестник, мой брат или близкий друг смотрел на меня полными детской наивности глазами, пока я вдруг из ребенка превращалась во взрослого, скучного человека. Мой отец, стоило ему лишь узнать о том, чего я хотела несколько лет назад, твердо решил заняться моим воспитанием. Методы, конечно, спорные, но даже друид не мог спорить с отцом.
— Да будет так, — снова печально вздохнул Хьялдур и взмахнул рукой.
И вдруг, словно по велению его руки, пламя большого костра перед ним расступилось, образуя проход как раз по ширине его тела. Хьялдур смело пошел вперед, к нам, ступая ногами по, казалось бы, раскаленным углям, будто бы и не чувствуя никакой боли. В руках он нес деревянную чашу, из которой исходил легкий голубоватый дымок.
— Услышьте меня, духи этого леса, ибо я прошу о вашей милости! — подойдя к нам, друид поднял чашу над головой и задрал лицо к ночному небу. — Смилуйтесь же над Майей, юной девой войны, что желает войти в ваши владенья! Смилуйтесь и даруйте ей богатую добычу!
Вдруг поднялся сильный ветер, хвойные кроны деревьев зашумели, заскрипели многовековые стволы и ветви. Хьялдур, прикрыв глаза, слабо улыбнулся.
— Духи позволят тебе войти в лес, Майя. Не как человеку, не как охотнику, но как храброй душе, — не открывая глаз, произнес он полушепотом.
Он медленно передал чашу отцу, который взял ее обеими руками и поднес к моему лицу. Невольно я вдохнула голубоватый дым, и меня едва не вырвало от резкого, остро-горького запаха тлеющего растения. Я закашлялась и схватилась за грудь, словно с каждой секундой забывая, как дышать.