– Хорош, Ли!! Отстегивай искусственный болт! Мы знаем, кто ты такой, – и дергают мужа за хуй, отчего тот сразу кончает.
Тут уж Уилли распаляется, и можно услышать, как он хнычет там, в темноте (он действует только ночью), и почувствовать жуткую назойливость этого слепого ищущего рта. Когда они приходят кого-то вязать, Уилли совсем теряет самообладание, и его рот прогрызает в двери дыру. Не успокаивай его копы зондом для скота, он высасывал бы все соки из первого попавшегося наркота.
Я знал, да и все остальные знали, что на меня натравили Диска. И если в суде мои малыши-клиенты заявят: «Он заставляет меня заниматься всяким ужасным сексом в обмен на джанк», – мне останется лишь послать улице прощальный воздушный поцелуй.
Поэтому мы запасаемся героином, покупаем подержанный «Студебеккер» и отправляемся на Запад.
Бдительный закосил под шизофреника с синдромом одержимости:
– Я стоял отдельно от самого себя и пытался прекратить эти казни призрачными пальцами… Я – призрак, возжелавший тела – того, чего жаждет каждый призрак, Долгое Время блуждавший по ничем не пахнущим закоулкам пространства, где нет жизни, один лишь бесцветный незапах смерти… Невозможно дышать, ощущая этот запах сквозь розовые извилины хряща, отделанного кристаллическими соплями, дерьмом времени и черными кровяными фильтрами плоти.
Он стоял в удлиненной тени зала суда, с лицом, расцарапанным, как старая кинолента, от вожделения и голода личиночных органов, шевелящихся в экспериментальной эктоплазменной плоти джанковых ломок (десять дней изоляции во время Первого слушания дела), плоти, которая исчезает при первом неслышном прикосновении джанка.
Я видел, как это происходит. Десять фунтов он потерял за десять минут, пока стоял со шприцем в одной руке, а другой поддерживал штаны, отрекшаяся от него плоть сгорела в холодном желтом сиянии – там, в номере нью-йоркского отеля… ночной столик, заваленный коробками из-под конфет, окурки, вывалившиеся из трех пепельниц, мозаика бессонных ночей и неожиданная потребность в еде, возникающая на ломках у наркомана, который выкармливает ребенка – собственную плоть.
Бдительный осужден Федеральным судом по закону Линча и кончает в федеральной психушке, предназначенной специально для содержания призраков: конкретное, прозаическое воздействие предметов… умывальник… дверь… унитаз… решетка… вот они, здесь… и это все… больше ничего… все связи оборваны… безысходность… и та же безысходность в каждом лице…
Поначалу физические изменения происходили медленно, затем резко ускорились и стали походить на мощные зловещие удары, повреждавшие и без того слабую ткань, стиравшие человеческие черты… В кромешной темноте его палаты рот и глаза стали одним органом, который он выпучивает, норовя кусаться прозрачными зубами… но ни один орган не имеет ни постоянной функции, ни постоянного местонахождения… повсеместно пускают ростки половые органы… открываются, опорожняются и вновь закрываются прямые кишки… при ежесекундной адаптации меняются цвет и консистенция всего организма…
Из-за своих приступов, как он их называет, Деревенщина сделался всеобщей напастью. Им завладевал Лох Внутри, а такого неистовства никому не унять. Неподалеку от Филли он кидается проворачивать аферу с патрульной машиной, а легавые, взглянув на его лицо, вяжут всех нас.
Семьдесят два часа, и в одной камере с нами пятеро больных джанки. Тут уж, дабы не транжирить свои запасы на этих голодных кули, приходится маневрировать и выкладывать надзирателю золотишко – и вот мы уже в отдельной камере.
Предусмотрительные наркоты, известные как «белки», делают на случай ареста заначку. Принимая дозу, я каждый раз отправляю несколько капель в жилетный карман, подкладка становится жесткой от наркотической начинки. В башмаке у меня припрятана пластмассовая пипетка, а к ремню приколота английская булавка. Да вы и сами знаете, как надо пользоваться булавкой и пипеткой: «Она схватила ржавую английскую булавку, всю в запекшейся крови, и проделала в ноге большую дыру, казалось, раскрывшуюся, точно непристойный гноящийся рот, ожидающий отвратительного свидания с пипеткой, которую она целиком погрузила в зияющую рану. Однако ей так не терпелось удовлетворить свою мерзкую потребность (голод насекомых в засушливых местах), что пипетка сломалась глубоко в плоти ее развороченного бедра (напоминавшего плакат с изображением эрозии почвы). Но ей-то что? Она даже не потрудилась вынуть разбитое стекло и лишь разглядывает свою окровавленную ляжку холодными, пустыми глазами мясника. Что ей до атомной бомбы, постельных клопов, помощи раковым больным? Кредитная касса того и гляди отберет у нее неоплаченную плоть… Сладких грез тебе, Роза Пантопон».