Родственница моей хозяйки помазала мне рану на лице йодом и оставила меня в саду, заброшенном диком саду. Это место наполнило меня грустью: под куполом из тростника две заброшенные скамьи, покрытые пылью. Разломанные предметы, разорванные ткани, брошенные в забытом саду. Я был здесь и смотрел на вещи, несущие следы времени и забвения. Порхали воробьи, оставляя следы помета на моих плечах. Вечером мы вернулись в Оран. Раны на моем лице стали зарубцовываться. В воскресенье я оставался на ферме один. Я включил радио, потом выключил его. Включил патефон. Я не понимал слова песен, но музыка уносила меня к голубым и зеленым горизонтам. Моя хозяйка знала, что мне очень нравился «Голубой Дунай». Когда она бывала в хорошем расположении духа, она говорила мне: «Сейчас я поставлю твою любимую пластинку. Штраус – великий музыкант!»
Я открыл альбом с семейными фотографиями. Быстро просмотрел его. Моя хозяйка, еще совсем юная! «Расти! Расти быстрей!» – сказал я. Я переворачивал страницы, проходили годы. Я остановился на одной пляжной фотографии: она выходит из воды, ее муж лежит на песке. На других фотографиях она была совершенно голая, только прикрывала руками лобок. Стоя. Наклонившись вперед или сидящая на диване, с великолепной грудью. Я словно услышал ее голос:
– Тебе нравится такая поза?
– Отлично!
Еще на одной фотографии она возлежала на диване, закинув руки за голову, слегка раздвинув ноги. Эта поза сильно возбуждала меня. Это был страстный призыв моему желанию: «Ты – мой!». Кто снимал эти фотографии? Ее муж? Если бы у меня был фотоаппарат, то я сфотографировал бы Асию, как она подходит к бассейну, купается нагишом, ищет свою одежду, в испуге убегает.
Я спустился в погреб, чтобы там отпраздновать мою воображаемую женитьбу. Там был солидный запас хорошего вина. Я налил себе стаканчик, взял сыра и оливки. Пил медленно. Радостно наслаждаясь вкусом. Напротив себя я поставил фотографию Моники. Она подмигивала мне. Я вдыхал в нее жизнь. Моника потянулась, показав все великолепие своей груди. Сейчас она, должно быть, в объятиях своего мужа. Я взял душистое мыло и стакан теплой воды. Фотография порождает во мне сильнейшее желание, как во сне. Фотография ли целиком и полностью завладела моим воображением или же я сам оказался в полной власти этой фотографии? Я возбуждался все больше и больше. Тело мое сотрясала страсть. Я вытащил свой пенис и ласкал его. Он раздувался, краснел и трепетал. Мой рот наполнялся слюной. Надо мной простирались небеса всех цветов радуги. Все цвета радуги и ни одного конкретного.
Я услышал шаги. Я быстренько застегнул ширинку. Это была Моника:
– Что ты тут делаешь?
– …..
– Что ты тут делаешь с этим альбомом?
– ….
Она забрала альбом. Я следил за ней взглядом.
– Кто позволил тебе смотреть мои фотографии?
Она ударила меня по щеке. Мне это доставило огромное удовольствие.
– Ты пил? Да?.. Я категорически не позволяю тебе делать это здесь…
Я отправился в поля вместе с собакой Тигром. Я думал о стакане вина и о запахе душистого мыла. Моника будет говорить: он пользуется моим мылом. Мне стало страшно: теперь она знает, что я пользуюсь ей в ее отсутствие, что она живет в моих фантазиях.
Поезд раздавил стадо овец. Там были рабочие, которые видели, что случилось. Они прирезали раненых овец. Ночью были слышны крики шакалов, которые подоспели на останки. Будь я овцой в этом стаде, шакалы в этот момент раздирали бы мое чрево. Шакалы напали и на Тигра, он был весь в крови. Я разбудил свою тетушку, которая перевязала его раны.
– У него очень глубокие раны, – сказала она. – Должно быть, на него напали пять или шесть шакалов.