– Нас это не касается. Он волен делать все, что хочет со своим хлебом, да и с самим собой.
Два других парня недовольно глядели на него, я подумал: если этот парень будет и дальше разыгрывать это сумасшествие, дело примет дурной оборот.
Один из тех двоих сказал ему:
– Почему ты бросил хлеб в унитаз?
Ответ последовал незамедлительно и яростно:
– Я волен делать все, что хочу со своим хлебом.
– Но ты бросил добро Аллаха.
– Я делаю, что хочу.
Тут вмешался второй:
– Ты полное говно.
– Сам ты полное говно.
И с этими словами он принялся колотить головой и руками о стену, пока не потекла кровь. Хамид встал и постучал в дверь. Охранник открыл:
– Что там еще?
– Один парень ударился головой об стену. У него течет кровь.
Хамид снова сел на свое место и сказал:
– Всего и делов-то.
А парень, который провоцировал, заметил:
– Вот так сразу же карает Аллах.
В камеру вошли двое полицейских в гражданском и охранник.
– Что произошло? – спросил полицейский в гражданском. Хамид ответил:
– Он раскрошил кусок хлеба и бросил его в унитаз. Потом он стал биться головой и руками о стену.
– А что произошло непосредственно перед этим?
– Ничего, – ответил Хамид.
– Не было драки?
– Нет. Драки не было. Расспросите его, когда он придет в себя.
Они посмотрели на следы крови на стене.
– Позже разберемся, не поругался ли он с одним из вас, прежде чем начать биться о стену.
Парень лежал на земле, точно спал, кровь текла из его ран. Спустя четверть часа санитары унесли его. Он потерял много крови.
– Наверное, он болен, – сказал я.
– Он может делать все, что хочет со своим телом. Должно быть, он сильно пристрастился к кифу и к алкоголю, – сказал Хамид.
Один из парней сказал:
– Это – проклятье Аллаха или родительское проклятье.
А другой добавил:
– Аллах карает каждого за его деяния.
У нас больше не было сигарет, а окурки были слишком короткими. И все же я закурил один из них.
В понедельник утром мы проснулись очень усталыми. Хамид не делал зарядки. Из всех нас он выглядел наименее усталым. Должно быть, он привык бывать в тюрьме. У меня рвота подступала к горлу. Два парня сидели на корточках. Если кто-нибудь пойдет в туалет, то я не смогу сдержать рвоту. Мое состояние напоминало мне то, как это было после полудня в порту. Грустное воспоминание! Дверь открылась, и охранник позвал меня. Вставая, я почувствовал усталость в коленях и легкое головокружение. Я попрощался с парнями так, словно не собирался возвращаться. Я последовал за охранником волоча свои башмаки без шнурков. То, что я покидал камеру, уже само по себе было в какой-то мере свободой. Мы оказались в небольшой комнате. Посреди ее на треноге стоял фотоаппарат. Охранник вышел. Фотограф усадил меня на скамью лицом к объективу. Было жарко. Все мне казалось горячим. Конечно! Я же вышел из холодильника! Он настроил аппарат и попросил меня смотреть в объектив и не двигаться. Потом он снял меня в профиль. Это надо было для полицейского досье. Так на меня было заведено первое дело в полиции. У меня сняли отпечатки пальцев; я назвал свою фамилию, по буквам. Вошел полицейский в гражданском и что-то сказал фотографу, фотограф был марокканец. Они говорили между собой то по-французски, то по-испански. Он протянул мне лист бумаги с напечатанным на машинке текстом:
– Ты умеешь расписываться?
– Нет.
Полицейский сказал по-испански:
– Что? Какие вопросы ты ему задаешь! Он неграмотный, как и большинство марокканцев.
– Да, это естественно, – сказал фотограф.
Мне велели приложить к документу большой палец. Я не осмелился спросить о том, что было написано на этом листке. Я сказал ему, что, в любом случае, я не совершил ничего дурного.
– Меня это не касается, – ответил он. – Спускайся к охраннику, который привел тебя сюда.
Полицейский спросил меня, какая у меня профессия.
– Nada[23]! – сказал я ему.
– А на что же ты живешь, если не работаешь?
– Да так! Берусь за любую работу.
– Давай, иди!
Я зашаркал башмаками. Охранника внизу я не нашел и остался в коридоре, дверь была открыта. Я видел, как люди идут по улице. Вошли два человека, проходя, они толкнули меня. Полицейские в гражданском? Наконец, за мной пришел охранник: