– С фотографом закончено?
– Да.
Он ввел меня в кабинет. Там были еще двое полицейских. Они заставили меня приложить большой палец еще к одному исписанному листку. Я снова назвал свою фамилию и имя. Они вернули мне мои деньги, ремень и шнурки. Что они написали по поводу меня на этом листке? Они могут написать все, что угодно, и заставить меня сказать все, что угодно, пока я не умею читать. Я не осмелился попросить их прочитать, что было написано, до того, как я подпишу. Может, они бы вновь упрятали меня в тюрьму, если бы я попросил их об этом. Охранник сказал мне:
– А теперь уходи.
Я вышел из кабинета, забыв про свою усталость. Выходя, я налетел на какого-то человека, извинился. Он припер меня к стене и заорал:
– Смотри перед собой, осел.
Я наклонился, чтобы поднять свалившийся с ноги ботинок. Только полиция способна на такую грубость! На улице я заправил ремень и завязал шнурки на ботинках. День был солнечным, но прохладным. Я глубоко дышал, вошел в небольшой ресторан, расположенный на Большом базаре и заказал бобовое пюре. Я ел, думая о тех деньгах, которые Кандуси оставил для меня у хозяина кафе « Ракаса».
Глава 12
Прозвенел будильник. Я в темноте протянул руку и остановил звонок. Было пять часов утра, и мне еще хотелось спать. Через час корабль войдет в порт. Я посмотрел на Наиму, которая спала спокойным беззаботным сном. Мне не нравится жить с женщиной, которая ничем не занимается, которая только и умеет, что раздвигать ноги передо мной или перед другими.
Бушта женился на Фузии. Наима, наверное, думает, что и я, в конце концов, женюсь на ней. Я оделся и взял корзину с товаром. Погасил свет и бесшумно вышел. На первом этаже умылся ледяной водой. Разбудил консьержа. Он хлопал руками что-то воображаемое, так было всегда, когда мы будили его.
– Эй, Абдеслам, это я, Шукри. Я сейчас ухожу, вставай, закрой за мной дверь.
Он вздохнул, потом устало поднялся. Открыл мне дверь:
– Да поможет тебе Аллах.
Я попрощался с ним и зашагал по пустынной улице. Ночь поглотила всю нищету. Люди, которым повезло в жизни, никогда не встают в такую рань.
Я на секунду задержался у Баб Аса и бросил взгляд на море. Море было немного неспокойно. При входе в порт сидел Бусаф и ел на завтрак бобовое пюре. Он заказал тарелку и для меня.
Я договорился с ним о том, что он будет работать со мной за три тысячи франков. Он сказал мне:
– Ходят слухи, что на кораблях будет полно евреев, которые бегут в Палестину.
– Меня интересуют французские солдаты и дакарцы, которые отбывают в Алжир. Они не слишком торгуются. Евреи же в большинстве своем – торговцы. Даже те, которые не торгуют, очень хорошо в этом деле разбираются.
– Но они же уезжают из Марокко навсегда. Они должны покупать подарки на память из последнего города, который они видели в Марокко.
– Посмотрим.
Мы погрузились в утлую лодчонку. Бусаф был на веслах. Я думал об Оране и о том старике, который орал на меня: «Давай, нажимай! Смотри вправо, ленивый рифец. Ты спишь на ходу, я скажу господину Сегонди, чтобы он забрал тебя чистить картошку его жене. Давай, погоняй хорошенько мулов. Ты годишься только на то, чтобы чистить картошку и мыть посуду…».
Мы уезжали каждый день в одно и то же время работать на виноградниках. Старик не знал жалости. На самом деле, меня спасла только небольшая авантюра с тем мальчишкой, который спас меня из Орана. Иначе я так бы и торчал там и ишачил на них. Образ матери смешивался для меня с образом моей тетки. Теперь я понимаю, почему она относилась ко мне с такой добротой: у нее не было своих детей.
Бусаф показал мне пальцем на корабль, который приближался к порту. Он перестал грести в одиночку. Я принялся помогать ему. Когда мы подплыли к самому борту, французский солдат крикнул нам:
– Чем вы торгуете?
Я знаком попросил его подождать. Бусаф бросил веревку солдату:
– Держите веревку!
Несколько рук ухватились за него. Какой-то чернокожий солдат подхватил самый конец. Я сказал ему:
– Привяжи ее покрепче.
– Давайте забирайтесь!
Я быстро поднялся. Чьи-то голоса подбадривали меня:
– Браво! Давай! Не дрейфь! Отлично!
Какой-то сенегалец подтянул меня в самом конце. Бусаф привязал корзину к другому концу веревки. Я потянул ее, чтобы показать товар. Один солдат-сенегалец спросил меня:
– Что у тебя есть на продажу нам, приятель?
Я, не глядя на него, ответил:
– Швейцарские часы, шали, японские скатерти, зажигалки.