— Идея у меня тут… Может, на поле махнем, к бригаде? Людей повеселите. — Прислонившись к жердинке, директор выжидающе смотрит на бабушку.
— Тихо пойду, оддохну, дале пойду, глядь-по-глядь — уж и на месте.
— У меня машина, — предупредительно сказал директор.
— Не поеду, — отрезала бабушка и помотала головой, — боюсь вашей машины. Пешочком пойду. Нешто нельзи! — Баба Саша решительно налегла на клюку.
Я залетаю в ее избу, пахнущую ветхим тряпьем, керосином, дустом, клопами и еще чем-то, не поддающимся описанию, оставляю гостинцы на скобленом столе, шуганув с него здоровенного кота, грызущего корку хлеба.
Через окно вижу: бабушка идет медленно, переваливаясь, как утка, сгорбившись так, словно с трудом несет на себе сто один год жизни, осторожно нащупывая дорогу…
Полувысохший колодец в километре от жилья старушки дал мне два ведра теплой мутноватой воды, которые я оставил в сенцах.
За задами — поле. Еще издали, подпрыгивая в велосипедном седле, я увидел ромашковых баб, усевшихся на копну порыжевшего клевера и над кем-то или над чем-то хохочущих, бездействующую клеверокосилку. Под ней возился парень и пытался оживить агрегат. Возле стоял директор и помогал чинить машину своими советами.
Ко мне на мгновение обернулись знакомые лица, потом засмотрелись на Гомазениху. Окруженная бабами, она радостно светилась на копнушке.
— Мы ране хоть хужей, да весельчей жили: хлебово едали, долголетни бывали, а камфетники промеж нас не в почете в тую пору были… А уж пе-сён-то, песён-то пели!
Гомазениха откашлялась, и: «…Я, мамашенька, Лешку люблю, кашемирову рубашку куплю, посажу я десять пуговок в рядок, сама сяду во передней в уголок!..»
Ноги так и запросились в пляс, заслыша «камаринскую». Бабушка замолчала так же, как и начала, — внезапно. Подумала, сцепила руки на коленях, завела сказ по-былинному.-
— Во дает старушенция! — услышал я восторженный выдох одной девчонки.
— Молодым так слабо! — подтвердил подошедший директор.
Передохнула Гомазениха, «дале пошла»:
Слетелись мальчишки — загорелые, в царапинах, в одних штанах, закатанных до волен, с вялыми золотистыми карасиками: в прудце пересыхающем поймали. Рты разинули, подталкивают друг друга…
Бабы засмеялись. Они, как зачарованные, смотрели в рот бабушке, откуда выходили на свободу и проникали в сознание, вызывая радость и удовольствие, простые слова:
Наблюдая за молодеющими лицами, я думал: «Как мне все-таки повезло, что я впервые в жизни увидел настоящего поэта!»
Рисунок Эвелины Соловьевой