шествует «ночи подобный» (Ил., I, 43-53). То он подкрадывается сзади к Патроклу и
оглушает его насмерть (XVI, 789-795, 849). То он глумится над Ахиллом, издевательски
обманывая его перед поединком с Гектором (XVI, 600-605) и тем вызывая у Ахилла
беспощадную критику своего поведения (XXII, 15-20). Гера называет его «другом
нечестивцев и всегда вероломным» (XXIV, 55-63). Это именно он дает лук Пандару (II,
827), и именно он вместе с Артемидой внезапно умерщвляет своими стрелами ни в чем не
повинных людей (XXIV, 758 сл., Од., III, 279-281, VII, 64 сл., VIII, 226-228, XV, 409-411).
Это именно он с Артемидой убивает детей Ниобы (Ил., XXIV, 603-607). Артемида тоже
является убийцей Ариадны (Од., XI, 324 сл.), матери Андромахи (Ил., VI, 428), Ориона
(Од., V, 122-124) и некоей женщины в вымышленном рассказе Одиссея (XV, 477-479).
Аполлон и Артемида являются у Гомера прежде всего богами смерти и вероломного
убийства. Как отличны эти гомеровские персонажи от позднейших общепризнанных
красавцев!
в) Афина Паллада и Арес. Афина – совоокая. Значит, когда-то она сама была совой.
Когда она вступает на колесницу Диомеда, то эта последняя трещит под огромной
тяжестью богини (Ил., V, 837-839). Кричит она вместе с Ахиллом на троянцев так, что те
отступают только от одного этого крика (XVIII, 214-224). Одним своим дыханьем она
отподит копье Гектора от Ахилла (XX, 438), в сражении она пользуется непобедимой
эгидой, шкурой когда-то вскормившей Зевса козы, или других мифических существ (II,
446-449). Диким хтонизмом веет от изображения этой эгиды Афины (Ил., V, 738-742):
Плечи себе облачила эгидой, богатой кистями,
Страшною; ужас ее обтекает венком отовсюду,
Сила в ней, распря, напор, леденящая душу погоня, [293]
В ней голова и Горгоны, чудовища, страшного видом, ....
Страшная, грозная, Зевса эгидодержавного чудо.
Титанически-киклопический характер Афины особенно выступает в «Илиаде» в
сравнении с «Одиссеей», где она суетится около Одиссея на манер любвеобильной матери.
Это, конечно, не мешает тому, чтобы Афина Паллада превращалась и в разных людей (I,
105, VII, 19 сл., XIII, 221 сл., XXII, 205 сл., XXIV, 502 сл.), и в ласточку (XXII, 239 сл.), и
потрясала эгидой над женихами (297 сл.), и летала по воздуху на своих крылатых
сандалиях (I, 96-98), и избивала своим копьем неугодных ей героев (99-101), и
проделывала магические операции для украшения Одиссея и Пенелопы.
Арес – одна из самых красочных фигур гомеровского эпоса. Из всех олимпийских
богов – это наиболее дикое существо, несомненно, негреческого происхождения, очень
плохо и слабо ассимилированное с олимпийской семьей. У Гомера он, конечно, уже сын
Зевса. Но это явно позднейший мотив, продиктованный постоянным стремлением эпоса
объединять в одно целое греческие и негреческие элементы мифологии. На самом деле это
максимально-хтонический демон на Олимпе. И это не только бог войны, самой
безобразной, самой беспорядочной и самой бесчестной войны, но прежде всего и сама
война, само сражение или поле сражения. «Завязать сражение» – «завязать Ареса» (Ил., II,
381). Когда хотели сказать «прекратить войну», говорили «прекратить Ареса» (XIII, 630).
Вместо «безумствовать на войне» говорили «безумствовать от Ареса» (IX, 241). «Плясать
Ареса» – с особенным пылом сражаться в битве» (VII, 241). «Тягаться (или судиться) ради
(для) Ареса» – это сражаться двум войскам (II, 384, XVIII, 209). Самая битва называется
«делом Ареса» (XI, 794). Арес отождествляется с копьем (XIII, 442-444) и даже раной
(567-569). В выражении «битва Ареса» (II, 401) родительный падеж «Ареса» едва ли
является просто genet. possessivus. Скорее это какой-то genet. originis, или materiae, или
explicativus. «Руки Ареса» (III, 128) есть тоже, конечно, не что иное, как война. Во время
сражения Ареса насыщают кровью (V, 289, XXII, 267). Вот почему и Афина (V, 32) и
Аполлон (456) называют его «запятнанным кровью». В столь высоко развитом
поэтическом языке, каким является язык Гомера, все подобного рода выражения
обыкновенно толкуются как простая метонимия. Но уже не раз указывалось, что это
гораздо больше, чем метонимия, что это есть воскрешение страшных воспоминаний о
диком прошлом, когда действительно демон войны не отличался от самой войны и когда
само сражение понималось как дикое демоническое предприятие, а может быть, даже и
священнодействие. Для нас это, несомненно, хтонический корень олимпийской
мифологии, потому что эта последняя в лице Зевса в крайне резких выражениях осуждает
всю эту дикость войны для войны (V, 889-898). [294]
Очень интересен эпитет Ареса alloprosallos (V, 831, 889), что значит «перебежчик»
или, лучше сказать, «переметник». Мыслится, что во время сражения Арес все время
перебегает с одной стороны на другую, поддерживая ту, которая ослабевает, т. е. воюя ради
самой войны. Арес окружен у Гомера тоже страшными демонами: Деймосом – Ужасом,
Фобосом – Страхом и Эридой – Распрей (IV, 439 сл.), кровавой Энио (V, 592), Кидоймосом
– Смятением и Керой, демоном смерти (XVIII, 535). Когда говорится о сверкании глаз у
разъяренного Гектора, то эти глаза сравниваются и с Горгоной, и с Аресом (VIII, 349), т. е.
глаза Ареса и Горгоны мыслятся одинаковыми. Он не только «могучий» (XIII, 5), но и
«ужасный» (XVII, 210 сл.) (XIII, 521 – deinos, XVIII, 209 – stygeros). Он безумствует» (Од.,
XI, 537), он – человекоубийца (Ил., V, 31, 455, VIII, 348) и «потрясатель народов» (XVII,
398). Когда Ареса ранит разъяренный Диомед, он вопит, как 9 или 10 тысяч воинов, и
вместе с тучами взлетает на Олимп (V, 859-867). А когда Афина ранила его камнем в шею,
и, зазвеневши своими доспехами, Арес повалился на землю, он занял целых семь плефров
(плефр – 325 метров). Хтонический облик Ареса ясен. Олимпийская переработка заметна
здесь меньше всего. Кроме того, что он сын Зевса, он еще любовник Афродиты, которая
помогает ему на поле сражения. Да и сила его мыслится не такой уж необоримой: его
связали, например, Алоады, От и Эфиальт и продержали в бочке 13 месяцев, так что там
он и погиб бы, если бы его не спас Гермес (V, 388-391), – тоже хтонический мотив,
поскольку нехтонические олимпийские боги мыслятся уже бессмертными.
г) Гефест, Афродита, Гермес. Прежде чем стать богом кузнечного дела и вообще
богом огня, Гефест, конечно, сам был огнем. И поэтому метонимия Гефест-огонь тоже
отнюдь не просто метонимия, но реминисценция давно прошедших времен фетишизма.
«Пламя Гефеста» (Ил., IX, 467 сл. и Од., XXIV, 71) тоже говорит не просто о
принадлежности огня Гефесту, но скорее о тождестве огня и Гефеста как в выражениях
«битва Ареса», «волны Амфитриты». В «Илиаде», II, 426 вместо «поджаривания мяса на
огне» прямо говорится о поджаривании на Гефесте. Это чистейший фетишизм.
Но и с переходом на ступень анимизма Гефест тоже не очень долгое время, если
вообще не на все времена, остался полухтоническим существом. Уже самое рождение
Гефеста мыслилось не вполне нормальным. Гесиод в своей «Теогонии» (927 сл.) говорит о
том, что Гера родила его без участия Зевса в отместку за то, что он без нее родил Афину
Палладу. Здесь, несомненно, какая-то особая мифическая концепция вроде той, по которой
эта же Гера рождает (Гом. гимн. II) Тифона, после простого ударения ладонью по земле.
Правда, у Гомера Гефест уже сын Зевса и Геры. И об этом говорится много раз. Но следы
какого-то особого происхождения Гефеста ясно видны в его [295] собственном рассказе о
том, что Гера испугалась при его появлении на свет его уродства и, стыдясь его хромоты,
сбросила его с неба на землю, где его подобрали Фетида и Евринома и поместили в
глубокой пещере Океана (Ил., XVIII, 394-405). По другой версии сам Зевс, схвативши
Гефеста за ногу, сбросил его с Олимпа на Лемнос за его вмешательство в родительские