вечеру угнал у Аполлона его стадо коров. Встретивши наивную черепаху, которая мирно
пощипывала сочную травку, Гермес «рассмеялся» (28) и решил сделать ее «превосходной
певицей» (38). Сделавши из нее лиру и поигравши на ней, он вдруг смекнул, что его могут
поймать, и спрятался в люльку, но не надолго, так как ему вдруг захотелось поесть мясца.
Он выскакивает из люльки, находит коров Аполлона, угоняет их с полсотни задом наперед
(чтобы спутать следы) и убеждает случайно попавшегося крестьянина-виноградаря не
мешать предпринятой им краже (68-93), он совершает жертвоприношение, сам
наслаждаясь запахом жареного мяса (131), все время оставаясь «радостнодушным»
(charmophrōn) (127). Незаметный никому, он проскакивает домой через замочную
скважину (146) и, как ни в чем не бывало, укладывается в колыбельку (150), «как глупый
младенец» (151). Только одна мать не могла не заметить этого. Но и ее он не то умилил
своей «невинностью и глупостью» (164), не то угрозой стать жуликом (175). Аполлон
догадывается о виновнике похищения его стада. Но автор гимна продолжает рисовать
Гермеса все в том же улыбчивом, юмористическом виде (235-242): при появлении
Аполлона Гермес залезает под пеленки: «головку, руки и ноги собрал в незаметный
комочек, только что, будто, из ванны, приятнейший сон предвкушая, хоть и не спящий
пока». Аполлон гневается, но милые аргументы младенца о том, что он думает только о
пеленках и теплой ванночке и что куда же ему, такому маленькому, гонять коров,
действуют даже на Аполлона. К тому же Гермес при этом (278-280)
начал подмигивать часто глазами.
Двигать бровями, протяжно свистеть и кругом озираться,
Чтоб показать, сколь нелепой считает он речь Аполлона. Умилился даже сам
Аполлон, понявший, что перед ним «хитрец и обманщик», жулик и вор, который будет
промышлять темною ночью и который станет «главою воров» (291). Он схватил его на
руки и стал уносить, но тот нашел новый способ избавиться от насильственного уноса: он
(296-297)
выпустил знаменье в воздух, –
Наглого вестника брюха, глашатая с запахом гнусным;
Вслед же за этим поспешно чихнул он.
Против такой аргументации Аполлон опять не устоял, и положил мальчишку на
землю.
В дальнейшем дело доходит до Зевса, который и учиняет над ним суд. Однако,
Гермес настолько уверенно врет перед всевидящим Зевсом, настолько нагло клянется в
своей невинности, что и Зевсу оставалось только рассмеяться (387-390).
Кончил Килленец и глазом хитро подмигнул Громовержцу.
Так и висела на локте пеленка, – ее он не сбросил. [315]
Расхохотался Кронид, на мальчишку лукавого глядя,
Как хорошо и искусно насчет он коров отпирался.
Конечно, Зевс велит Гермесу отдать забранных им коров Аполлону, но и тут, когда
уже коровы были обнаружены, он нашел средство подчинить Аполлона своей власти. Он
заиграл на своей кифаре и запел, и красотой своей музыки очаровал Аполлона (416-434).
Аполлон за эту кифару отдает ему не только коров и прочие богатства (461 сл.), но и всех
животных на свете (568 сл.).
Во всей античной литературе, кажется, мы не найдем другого такого милого,
прелестного, обворожительного образа мальчишки-бога, представляющего собою, можно
сказать, самое идею комизма и юмора, данную в адекватном воплощении.
Боги вообще улыбаются и смеются в Гимнах не раз. Вот страждущая Деметра,
которая не может найти своей дочери (V, 198-204).
Долго без звука на стуле сидела, печалуясь сердцем,
И никого не старалась порадовать словом иль делом,
Но без улыбки сидела, еды и питья не касаясь,
Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким.
Бойким тогда балагурством и острыми шутками стала
Многоразумная Ямба богиню смешить пречестную:
Тут улыбнулась она, засмеялась и стала веселой.
Вот Аидоней, «владыка умерших», который на слова Гермеса, требовавшего
освобождения Персефоны (357), «улыбнулся бровями». Вот Дионис, который при
разбойниках на корабле «восседал и улыбался темно-синими глазами» (VII, 15). Вот
Афродита (X, 2 сл.): «Не сходит улыбка с милого лика ее». Афродита, впрочем, всегда
«улыбколюбивая» (philommeidēs), и это мы встречаем не раз. С такой улыбкой она (Ил.,
III, 424) сводит Париса и Елену и вообще (IV, 10) следит за Парисом, беседует (V, 375) с
своей матерью о полученной от Диомеда ране, исполняет (XIV, 211) просьбу Геры о
даровании любви (XX, 40), отправляется на сражение и (Од., III, 362) возвращается на
Кипр после любовного свидания с Аресом. Нет недостатка в подобных текстах и в
Гимнах: (IV, 17) «улыбколюбивая» Афродита не в силах зажечь Артемиду (49, 56). Она
сама влюбляется в Анхиза; она (65) несется в Трою к своему возлюбленному, и (155) этот
возлюбленный берет ее за руку. Вот смеются боги, когда им показали только что
родившегося козлоногого, рогатого, бородатого Пана (XIX, 41):
Очень душой веселился он [Гермес], глядя на милого сына.
С ним устремился родитель в жилище блаженных бессмертных,
Сына укутавши шкурой пушистою горного зайца.
Сел перед Зевсом-властителем он меж другими богами
И показал им дитя. Покатилися со смеху боги.
Больше же прочих бессмертных Вакхей-Дионис был утешен.
«Радость объяла Кронида» (XXVIII, 16), когда он увидел родившуюся из его головы
Афину в полном и роскошном вооружении.
Изображение улыбчивого эстетического бытия всех олимпийцев мы имеем также в
II, 9-28, где автор рисует нам впечатление, произведенное Аполлоном на всех богов с его
появлением на Олимпе:
Входит в палаты он Зевса, в собрание прочих бессмертных.
Тотчас желанье у всех появляется песен и лиры.
Сменными хорами песнь начинают прекрасные музы, [316]
Божьи дары воспевают бессмертные голосом чудным
И терпеливую стойкость, с какою под властью бессмертных
Люди живут, – неумелые, с разумом скудным, не в силах
Средства от смерти найти и защиты от старости грустной.
Пышноволосые девы Хариты, веселые Оры,
Зевсова дочь Афродита, Гармония, юная Геба, –
За руки взявшись, водить хоровод начинают веселый.
Не безобразная с ними танцует, не малая с виду, –
Ростом великая, видом дивящая всех Артемида,
Стрелолюбивая дева, родная сестра Аполлона.
С ними же здесь веселятся и Арес могучий, и зоркий
Аргоубийца. А Феб-Аполлон на кифаре играет,
Дивно, высоко шагая. Вокруг него блещет сиянье,
Быстрые ноги мелькают, и пышные вьются одежды.
И веселятся, душою великою радуясь много.
Фебова матерь, Лето златокудрая с Зевсом всемудрым,
Глядя на милого сына, как тешится он меж бессмертных.
9. Юмор богов и трагедия людей. Не нужно смущаться тем, что божественный
юмор для смертных часто означает самую настоящую трагедию. Это именно для
смертных так. А для самих богов смысл всего этого – только юмор. Это видно уже на
приведенном только что тексте из Гимн, II, 12-15, где бессмертные себе на утешение