троянцам, а не ахейцам. В XXIV песни (287-321) Гекуба просит Приама помолиться Зевсу
о благополучной поездке к Ахиллу и о послании птицы в знак исполнения просьбы. И это
все приводится в исполнение.
Тем не менее мольбы смертных у Гомера далеко не всегда исполняются богами, так
что Гомер ко всем этим мольбам относится достаточно трезво. В «Илиаде» (III, 297-302)
ахейцы и троянцы просят Зевса об исполнении приносимых ими клятв перед поединком
Менелая и Париса, но тут же говорится, что Зевс не исполнил этой мольбы. В VI песни
(301-311) троянки умоляют Афину даровать победу троянцам и приносят ей в дар [272]
роскошный пеплос; но тут же Гомер весьма выразительно замечает, что богиня отвергла
молитву этих троянок. В XVI песни (233-252) Ахилл просит Зевса отогнать троянцев от
кораблей и остаться невредимым Патроклу, но Зевс первую просьбу выполнил, а вторую
не выполнил. В «Одиссее» (III, 141-147) Агамемнон хочет принести Афине гекатомбы для
ее умилостивления, но он не знал, что ее нельзя будет склонить, и опять характерное
замечание Гомера – «вечные боги не так-то легко изменяют решенья». В XIX песни (363-
369) Евриклея выражает свое недоумение по поводу того, как много жертв Одиссей
приносил Зевсу и насколько жестоко тот отнимает у него день возвращения домой.
Правда, все эти тексты о неисполнении молитв можно понимать и более сложно в
том смысле, что боги-де сами знают, что делают, и не людского ума дело распоряжаться
волей богов. Так, например, хотя Зевс в течение долгого времени и не исполнял мольбы
Одиссея о возвращении, тем не менее в конце концов мольбу эту он услышал. Или в
«Илиаде» (XX, 104-109) Аполлон натравливает Энея на Ахилла, но Гера, например,
против этого, а Посейдон считает нужным придерживаться в этом деле нейтралитета, хотя
(290-300) сам Посейдон во внимание к жертвам Энея предлагает богам спасти его. Таким
образом, здесь еще можно не видеть скептицизма Гомера и приписывать неисполнение
человеческих просьб богами усложненному религиозному чувству Гомера.
в) Знаменья и оракулы.
Скептицизм и критицизм Гомера в религиозной области заметно проявляется и в
отношении знамений и оракулов. В поэмах Гомера отражается иной раз еще и та ранняя
ступень религиозного развития, когда вера в разные знамения еще ничем не поколеблена.
В «Илиаде» (IV, 379-381), когда эпигоны просили помощи у микенцев во время своей
войны с фиванцами, Зевс грозным знаменьем воздержал микенцев от этого. В «Одиссее»
(XVI, 400-405) ставится вопрос об убийстве Телемаха в зависимость от ответа Зевса; а в
XX песни (241-246) пролетевший слева орел с голубкой в когтях свидетельствует женихам
о невозможности этого убийства.
Имеются указания также и на словесные прорицания, т. е. на т. н. мантику или
оракулы. В «Илиаде» (VI, 438 сл.) Андромаха предполагает в разговоре с Гектором, что
ахейцы наступают по чьему-то предсказанию. В «Одиссее» (III, 214 сл.) Нестор тоже
предполагает о прорицании богов для преследования Телемаха женихами; то же самое
Одиссей говорит Телемаху в XVI песни (95 сл.); Евмей говорит Одиссею (XIV, 89 сл.), что
какой-то божественный голос сообщил женихам о гибели Одиссея. Преследователям
Телемаха (XVI, 356 сл.), возможно, боги внушили вернуться обратно. [273]
Однако уже и в некоторых из приведенных текстов мысль поэта двоится: Андромаха
считает не только возможным божественное внушение в наступлении ахейцев, но и их
собственный почин в этом. Нестор, кроме веления богов, предполагает также возможность
добровольной уступки Телемаха женихам; преследователи Телемаха тоже, возможно, сами
добровольно прекратили преследование.
Но у Гомера нас удивляет и прямое непонимание божественных знамений и их
противоречие с самой божественной волей. В «Илиаде» (XII, 200-229) Зевс посылает
страшное знаменье, препятствующее троянцам переходить через ров (орел выпускает из
своих когтей в лагерь троянцев огромную окровавленную змею); но, как видно из 252-255
стихов, Зевс этим знаменьем хотел только поддержать дух троянцев. Наоборот, в XIII
песни (821-823) Зевс посылает ахейцам благоприятное знамение (орел, парящий справа), а
Гектор понимает его (828 сл.) как знаменье для ахейцев неблагоприятное. Известное
знаменье в Авлиде (поглощение драконом девяти воробьев и последующее превращение
его Зевсом в камень), истолкованное Калхасом как свидетельство будущей победы ахейцев
над троянами, вызывает (Ил., 299 сл.) большое сомнение у Одиссея, который предлагает
еще некоторое время проверять это предсказание, хотя оно было сделано уже девять лет
назад.
Наконец, у Гомера имеются прямые скептические выпады против знамений и
оракулов. В «Илиаде» (II, 858-861) мы находим ехидное замечание о том, что троянский
птицегадатель Энном погиб в бою, несмотря на все свое птицегадание. Толкователь снов
Евридамант (II, 148-151) не сумел разгадать вещих снов двух своих собственных сыновей
перед их гибелью. В «Одиссее» (I, 414-417) Телемах не желает внимать прорицаниям
гадателей, созываемым его матерью Пенелопой. Во II песни (177-186) один из женихов
Евримах рекомендует гадателю, предвещающему возвращение Одиссея, погадать лучше
дома своим детям, потому что мало ли разных птиц летает под солнцем и нужно ли всем
им верить; кроме того, гадателя упрекает он в подкупе и желает его гибели. Предсказателю
Феоклимену, несмотря на его страшное и притом правдивое видение (XX, 350-370),
женихи отвечают наглым хохотом и собираются выгнать его ночью на улицу. Приам (Ил.,
XXII, 220-225) считает, что он отправился бы к Ахиллу даже в том случае, если бы сделать
это ему запретил какой-нибудь птицегадатель. Наконец, нужно привести то знаменитое
место из XII песни (235-243), где Гектор, несмотря ни на какие указания птиц,
высказывает общее и совершенно независимое суждение: «Знаменье лучшее всех – лишь
одно: за отчизну сражаться».
г) Магические операции в стиле волшебной сказки. В других местах гомеровских
поэм, правда, очень немногих, идет речь о магических операциях, но уже одним своим
[274] стилем она тоже весьма снижает значение этих операций и сводит их почти только
на любопытную сказку. Нянька Одиссея Евриклея, вспоминая ранение Одиссея в давние
времена, говорит, что кровь тогда уняли у него только путем заговора (Од., XIX, 455-458).
Конечно, самый факт заговора здесь налицо. Но так, как он здесь изображен, он относится
к весьма отдаленному прошлому, еще к детству Одиссея, вложен в уста простодушной
старухи, и упоминание до чрезвычайности кратко. Все это говорит о полной
неактуальности магической операции заговора для тех времен, которые изображены в
«Одиссее». В «Одиссее» (IV, 219-232) рассказывается о тех травах, которые Елена вывезла
из Египта и которые после их примешивания к вину вызывают у выпившего это вино
состояние небывалого блаженства. Стиль этого рассказа тоже свидетельствует о старинной
сказочности мотива и переносит читателя в отдаленный и чудесный Египет, где, по словам
Гомера, все люди вообще из рода Пеона, т. е. все являются врачами и исцелителями. Это
намеренная сказка, вполне сознательно отодвигающая чудотворное действие трав в давно
ушедшую старину. В контексте волшебной сказки Гомер повествует также о лотофагах и о
растении лотос, вкушение которого тоже дает забвение всех забот, забвение родины и
желание навсегда остаться в данной стране и всегда питаться только одним лотосом (IX,
92-99). Нечего и говорить, что вся история с Киркой есть сплошная волшебная сказка,
тоже сочиненная не для реального изображения жизни, но ради забавного рассказа для
слушателей и читателей, любящих всякие чудеса и необычные истории. Прежде всего
Кирка подмешивает в напиток для спутников Одиссея какое-то зелье, дающее им забвенье