Да, он был прав. В моей нынешней жизни это неминуемо.
Я взяла его пистолет и выглянула в окно. Мне уже приходилось стрелять. Тогда, в Призрене. Я защищала Дамьяна.
И сделала бы это еще раз, чтобы вернуть его.
Но сейчас это было вынужденной мерой. Либо мы, либо они. Третьего не дано.
Я выстрелила. И еще.
До тех пор, пока оставшиеся не скрылись в штабе.
Я убила пятерых.
А затем подхватила Троя и поковыляла прочь. Мне было тяжко, я останавливалась, чтобы отдохнуть, падала вместе с ним. Но в итоге мы оказались в такси, и водитель отвез нас в хостел близь нашего штаба.
Я не вернулась на авиазавод — за нами могли наблюдать.
Глава 22. Быть не с тем
— Я не убийца.
Глава двадцать вторая.
Ночь. Квартира Морган. Я спала и просыпалась в ледяном поту, как в предсмертной горячке. Сны рисовали картину, где в мою спальню входила Раэна и говорила, что Трой не выжил. Так подсознание шептало, что я виновна в этом происшествии.
В хостеле, где я оставила Троя — в развалине, именуемой «Клеопатрой» — уже работала Морган. Две пули: одна чуть ниже сердца, вторая попала в акромиальный угол лопатки и ключицы. Никто из Антихристов не сказал мне и слова. Лучше бы отчитали. Их суровые глаза даже не взглянули на меня. Молчание хуже крика.
В бреду горячки я услышала хлопок входной двери. Сорвалась с кровати и побежала в прихожую.
Эсфирь снимала алые туфли-лодочки, пока Леви и Морган тянули бледного Троя в одну из спален. Немезида наконец открыто взглянула на меня:
— Знаешь, почему меня стоит слушать? — она хищно подошла ко мне. — Потому что своеволие чревато последствиями. — Шлепок по щеке. Немезида справедливо ударила меня. — Сантиметром выше, — ее длинный красный ноготь ткнул меня в ребро над сердцем, — и он бы умер. Из-за твоей импульсивности мы могли его потерять. Ты обычный человек, так на кой черт лезешь туда, где тебе быть не дозволено?
Я промолчала.
— Ну, разумеется, что молчишь. Не сбежала. Спасибо хоть на этом.
Эсфирь ушла. А я села в кресло, ожидая хоть чего-то. Я просидела там долго, даже успела задремать.
—..эй, Оф, — Леви погладил меня по голове.
— Как Трой? — оклемалась я.
— Порядок. Уже шутит.
— Трой-то? Не верю.
— Тебя как угораздило?
— Не спрашивай, Цефей, я не знаю. Просто не могла иначе. У меня почти получилось.
— Да все нормально, — он обнял меня. Понял, что мне это было необходимо. — Я бы тоже не послушал. Тоже бы пошел в самое пекло ради близких.
— Не утешай меня. Иначе я подумаю, что мне простят еще одну выходку, — я поднялась. Не уверена, что это было допустимым, но открыла окно гостиной и закурила. Снова внутрь занесло осколки ледяного дождя. — Кто для тебя близкий?
— Антихристы. Ты еще новенькая, конечно, но скоро и сама станешь родным человеком для каждого из нас.
— А когда человек становится близким? Как ты это понимаешь?
— Это когда ты рвешь жопу за него. Не знаю, ломаешь свои принципы? Когда его благополучие важнее собственного.
— Когда способен убить ради того?
— Только если для тебя это табу. — Леви тоже подошел к окну. Поймал на ладонь несколько капель дождя и выудил из моей пачки сигарету. — То есть… типа, если ты постоянно убиваешь, то это уже не подвиг во спасение. Вот если ты не убиваешь ради близкого, хотя сам тот еще потрошитель, то да, это то самое.
— Я убила сегодня нескольких.
— Пятерых, да. Я слышал. Похвалил бы, но не стану.
— Почему?
— Не подумай, Оф, ты замочила их круто! Пять пуль и пять кадавров. Работа профи. — Он подкурился от моей сигареты. — Но я, типа, в курсах, что ты этого не хотела. Можно ли уважать человека за поступок, который он совершил вынужденно? Скорее осуждать ситуацию, которая и привела к этому.
— Зачем он подставил себя?
— Чтобы не подставить тебя. Типа, если бы ты показалась им, то тебе бы прострелили череп. А Трой мужик, к тому же джентльмен, потому и прикрыл милую даму. Я бы сделал то же самое, хоть я и придурок.
Я обняла его.
— Не придурок. Спасибо, Леви.
Он докурил и щелчком выбросил окурок, чтобы по-братски обвить меня обеими руками. С ним было тепло, как у домашнего очага. Будто я была среди любящей семьи.
— Котятки, — вдруг прижались груди Морган к нашим телам. Она вклинилась в объятия, тепло обвив руками наши шеи, и сообщила: — Оф, не кори себя. С ним все в порядке.
— Я как раз говорил ей об этом, — цокнул Цефей.
— Иди отсюда, — Морган легонько толкнула Леви в грудь. — Нам по-девчачьи надо поболтать.
— Отлично, я, как всегда, чмо и лох! Пойду нажрусь!
Леви показал нам средние пальцы и вышел из квартиры. Морган продолжила:
— Балда, ты зачем гипс сняла? Я же говорила, что нельзя!
— Все нормально, Ган.
— Ган? Как пистолет? Забавно, мою фамилию еще никто не сокращал. Ты не увиливай! Завтра я верну тебе гипс.
— Молю, не надо!
— Без молю. Все, иди ложись спать. Завтра утром собрание. Без опозданий.
Морган ушла в спальню, я последовала ее примеру. Открыла окно, залезла под одеяло и закрыла глаза. Наверное, я даже уснула, но в небе зарычал гром, тряхнув землю силой греческих титанов. Сигнализация авто заверещала по всему кварталу. Я дернулась.
— «Чертова жизнь. Когда же это закончится?» — Я поднялась и подошла к окну.
Не знаю, что я пыталась найти среди тех каменных туч и шпилей крыш, прорезающих, как острием стилета, дегтярный небосвод. Никогда солнечный и никогда голубой — грязный, насыщенный смогом и пылью. Ядерная зима.
Не помню, что я пыталась услышать в завывании ветра и плачущего мира. Тот дождь был панихидой для мертвых душ, бродивших по Лондону — обычных людей, но уже заранее погибших. Ян тоже видел их, этих мертвецов с серыми лицами. Тех работяг с пустыми глазами, их детей, заблаговременно почивших среди тумана этого города и черного дыма комбинатов и заводов. Не знаю, почему, но Лондон был мертв. Такая аура гуляла по улицам и коридорам домов.
Не представляю, какой ответ я пыталась выхватить среди тех безжизненных деревьев цвета битума. Их ветви походили на шипы или иглы.
Нет, я не искала ответ. Я искала причину. Жить, дышать, смотреть, чувствовать.
— «Как в этом адском мире жить, если окружает эта хандра? Как быть сраным оптимистом, если все вокруг сгнило и почернело?».
Я спрятала замерзшие пальцы в рукавах свитера и побрела в комнату Троя.
Внутри было так же холодно и темно. Стучал в окно тот же дождь. Я устала от его настойчивости. Он плакал так же много, как и я всю свою жизнь. Только завывающий плач, — все, что я помнила о себе, как о личности. Я и он — один человек.
Я села на край кровати у ног Троя.
— Знаешь, в пятнадцать лет я пыталась удавить себя, — прошептала я. И снова я не знала, зачем говорила об этом. — Отец «выбил из меня всю дурь», когда я заговорила, что не хочу жить. Я тогда обвинила его и мать в своей паршивой жизни. Конечно, попыталась объяснить свои детские травмы, хотела, наверное, чтобы меня просто обняли и попросили прощения. Но отец не хотел слышать о своих ошибках, нет, он вовсе не считал себя виновным. Он ударил меня сначала кулаком, а после добивал уже ногами. Кричал, что я сама придумала все эти проблемы, что я выросла гнидой по собственной воле.
Я встала. Прошлась кругом по комнате, наверное, чтобы не заплакать.
— Это был ремень. Его ремень. Странно, что он ненавидел меня, но все же достал из петли. Конечно, он долго смотрел мне в глаза, пока я висела над полом, долго думал, стоит ли спасать меня. Но в итоге я здесь, больная и ненужная.
— Иди сюда, — тихо попросил Трой. Я вздрогнула.
И только тогда я заметила, что из-под мокрых черных волос, прилипших к горячему лбу, сверкали его серые глаза. Я впервые увидела, что он обладатель таких чарующих глаз. Серых, как платина.