Сооружение
Из окна моей комнаты видно грандиозное строительство. Что строят, догадаться не могу. Потому я называю строящееся сооружение просто Сооружением. Оно состоит из множества серых бетонных угловатых блоков. Никаких намеков на окна и двери. Значит, Сооружение – не для жилья. Такую нелепую архитектуру я вижу впервые. Доразвивались, говорю я себе, ощущая некоторое превосходство над «зажравшимся» Западом. Такую чушь не смогли бы придумать даже у нас.
В собственной ловушке
В Москве мне приходилось заниматься проблемами, касающимися больших масс людей. Перед моими глазами проходили тысячи человеческих судеб, в большинстве случаев – печальных. Но я сам был устроен терпимо, и чужие драмы исчезали за колонками цифр, диаграммами, условными знаками. Процент людей, изгнанных из коллектива за пьянство и вновь устроившихся в нормальном коллективе, – таков. Процент вставших на путь уголовщины – таков. Большинство браков расторгается... Величина... Степень... И все! Теперь я на своей шкуре ощущаю, что значит быть ничего не значащей единичкой в чужих хладнокровных расчетах.
Это так просто. Загадка тут есть, но для экспериментаторов из специальных служб. А для подопытных жертв никаких загадок вообще не бывает. Итак – лишь единичка в массовом процессе, а не специальное индивидуальное задание. Обидно. Ну что же, раз так, я и буду вести себя как «единичка».
Плевать мне на ваши великие цели! Буду жить для себя, и только для себя!
Придя к такому решению, я вспомнил азы своей профессии: раз ты есть единичка в массовом явлении, то любое твое поведение, кажущееся тебе проявлением индивидуальности, учтено в расчетах организаторов этого массового явления. Ты в принципе не можешь на Них наплевать, так как и это твое наплевательство принято во внимание и вошло в твое «особое» задание. Ты можешь поступать как угодно, и все равно это будет то, что Им нужно, ибо таких, как ты, тысячи, и вы все вместе делаете то, что нужно Им. А Им нужно лишь то, что получается в результате вашей массовой деятельности. Ты попал в свою собственную ловушку. Вспомни, как ты излагал Вдохновителю план засылки на Запад нескольких десятков тысяч произвольно выбранных человек, которые сыграли бы все логически мыслимые роли для нас! Тогда это было «для нас». Ты был наивен: Они оказались способными на несколько сот тысяч человек.
Разговор с шефом
– Вы, конечно, читали призыв лидеров вашей эмиграции к объединению.
– Конечно, не читал.
– А что вы об этом думаете?
– Ничего путного из этого не выйдет.
– Как вы можете судить заранее?
– На то и наука, чтобы судить заранее. Мне известен человеческий материал и общие принципы организации.
– Ясно. Не смогли бы вы в двух словах определить, что такое советский человек?
– Смогу. Это – образованный человек. Всякий образованный человек по типу есть, по крайней мере в потенции, гомосос.
– Вы говорите загадками.
– Наоборот, решениями возможных загадок. Самые совершенные образцы гомососов порождает наиболее образованная часть советского общества. Широкие народные массы еще не доросли до уровня настоящего гомососа. Не исключено, что они до этого уровня никогда не дорастут. В этом нет надобности. Лишь бы ядро общества стало гомососным. А образованные слои западного общества мало в чем уступают гомососам.
Коллектив
Самая большая потеря для гомососа – отрыв от коллектива. Я почти совсем не переживаю потерю родственников и друзей, московской квартиры, выгодного положения в смысле работы. Но мне ни днем ни ночью не дает покоя то, что я потерял свой коллектив. Не обязательно мою последнюю лабораторию или предпоследний институт, а любой какой-то наш (мой) коллектив. Вовлеченность в жизнь коллектива почти во всех важных и пустяковых аспектах бытия – вот основа нашей психологии. Душа гомососа лежит в его приобщенности к коллективной жизни. Даже идеологическая обработка, вызывающая у нас протест, отсюда выглядит иначе, а именно – как средство вовлечения индивида в коллективную жизнь. Идеология унифицирует индивидуальное сознание и соединяет миллионы маленьких «я» в одно огромное «мы».
Даже восстание против советского общества есть явление в рамках коллективности. Оно обычно есть бунт в коллективе, а не за отделение от него. Самое мощное средство борьбы против бунтарей в этом обществе – исключение их из коллективов. Выброшенные из нормальных коллективов, они оказываются не способными создать устойчивые и преемственные коллективы не столько в силу запретов и репрессий со стороны властей, сколько в силу отсутствия условий для нормальной коллективной жизни. В нелегальном коллективе не платят зарплату, в нем не сделаешь карьеру, не повысишь квалификацию, не улучшишь жилищные условия, одним словом – не получишь всего того позитивного, что дает нормальный советский коллектив, зато будешь иметь в избытке все то негативное, что дает любой коллектив.
Я сам принимал участие в разработке методов борьбы с оппозиционерами, бунтарями, диссидентами, критиканами и прочими явлениями того же рода именно с этой точки зрения. Доля и моей мысли легла в инструкции, в соответствии с которыми действуют чиновники ЦК и КГБ, а также руководители здоровых советских коллективов. И вообще, лучшие умы этого общества идут не в оппозицию, а на борьбу против нее.
Здесь есть организации, которые очень похожи на советские коллективы. Но – в их худших проявлениях, а не в лучших. Они не дают той защищенности индивиду и душевной теплоты, какие есть в советских коллективах. Здесь корыстные интересы сильнее и острее. Люди холоднее и беспощаднее. Это звучит комично, но тут нет партийной организации – высшей формы внутриколлективной демократии. Хочу посидеть на партийном собрании. На субботник хочу. Я готов даже на овощную базу поработать сходить и в колхоз на уборку поехать...
Абстрактный и реальный коллектив
Абстрактно рассуждая, первичный (базисный) коллектив коммунистического общества есть нечто в высшей степени разумное, можно сказать – предел мечтаний лучших представителей рода человеческого. Но в конкретном воплощении этот абстрактный идеал выглядит несколько иначе. Например, руководитель группы из десяти сотрудников – явление вполне естественное. Но столь же естественно и то, что он использует свое положение в корыстных целях. Человек, который взял меня на работу в свою группу после окончания университета, был полнейшим ничтожеством в науке и довольно подлой тварью в житейском отношении. Я три года «ишачил» на него за одно только обещание помочь «протолкнуть» маленькую статейку в печать под моим собственным именем. Чтобы попасть в старшие научные сотрудники, я должен был напечатать монографию. Пусть маленькую, но все-таки отдельную брошюру или книгу. Чего мне стоило напечатать два десятка статей до этого, не хочу вспоминать. За одно это можно возненавидеть советское общество со всеми его достоинствами. Когда же дело дошло до монографии, начался сущий ад. Мою работу дважды проваливали на ученых советах. Причем делали это люди, считавшиеся моими хорошими знакомыми и друзьями. Наконец, я решил схитрить: напечатал книжечку в провинциальном городе, отдав весь гонорар в качестве взятки за напечатание.
В конце концов я «пробился» – стал старшим научным сотрудником. А чего это мне стоило? Если бы Бог предложил мне повторить жизнь, я бы из-за одного этого периода «пробивания» не согласился бы на это. А во что мне обошлась малюсенькая кооперативная квартира?! Даже хорошо знавшие меня, люди, устроившие себе превосходные квартиры, зачислили меня в проходимцы. Возможно, я и вел себя в этой истории как проходимец. Но ведь жить-то где то надо.