А ведь в КГБ действительно хотели изобразить из меня диссидента. Думаю, что это была грубая ошибка. И сделали они это из чисто формальных соображений. С этой точки зрения и советская система обладает всеми недостатками большой системы вообще.
Партийное собрание
Писатель увлекся своей болтовней и совершил непростительную ошибку: вошел в квартиру Дамы, захватив меня с собой. Дама при виде меня безмерно удивилась. Писатель увел ее в кухню, и они зашептались о моем неожиданном визите. До меня долетели слова Дамы «деловое совещание», «важные проблемы», «серьезные люди». Потом – слова Писателя «привлекать», «использовать», «помочь»... В конце концов они, очевидно, договорились. Вышла сияющая Дама. Сказала «что-то вы нас позабыли», «что-то вы загордились», «а что вы не раздеваетесь», «нет, нет, мы вас так не отпустим». И я был допущен в гостиную. Тут, помимо известных мне Мужа, Профессора, двух сотрудников антисоветской радиостанции, руководителя местного эмигрантского общества и руководителя местного отделения известного эмигрантского союза, присутствовали еще несколько пожилых мужчин и женщин. Меня представили «в общем и целом». Они кивнули, руки мне не протянули и имен своих не назвали. Хозяйка бросила на меня последний тревожный взгляд. Перевела глаза на седого хмурого мужчину. Тот слегка кивнул. Я истолковал этот кивок так: не бойтесь, он – тоже наш человек, пусть понемногу втягивается. «Товарищи... хи-хи-хи... извините, господа, – начала Дама. – На повестке дня нашего... совещания... хи-хи-хи... вопрос о единстве и согласованности действий в рядах советской эмиграции на Западе. Слово для доклада имеет...» (А мне слышалось: закрытое партийное собрание советской разведгруппы в городе М. считается открытым, слово для доклада имеет член Баварского областного комитета партии...) Седой угрюмый человек не спеша вынул из папки бумаги. Полистал их. «Э-э-э... господа, – произнес он хорошо поставленным голосом партийного работника не меньше чем районного масштаба. – Вы все прекрасно понимаете, какой сложный момент мы переживаем и какие важные задачи встают перед нами...»
Наши заботы
«Толковый мужик, – сказал Писатель, имея в виду Седого, когда мы шли домой. – И вообще, дельный разговор был. Приятно сознавать, что люди искренне озабочены...» – «Чем? – спросил я. – Хотите, я вам расшифрую некоторые идеи доклада? Вот, например, докладчик говорил о падении престижа Советского Союза на Западе, об усилении антисоветской пропаганды и о ее новых формах. Вроде все верно. Ни к чему не придерешься. Но падение советского престижа на Западе прекрасно сочетается с усилением его фактического влияния. Престиж падает в одном, а влияние усиливается в другом. Люди так или иначе причастные к советским интересам на Западе могут делать что угодно, в том числе – заниматься антисоветской пропагандой. Но эта деятельность должна быть организована и направляема так, чтобы конечный ее продукт был в пользу Советского Союза. Так что некая акция по усилению антисоветской деятельности может дать результат прямо противоположный декларируемому. Есть наука манипулирования людьми. Наука не менее точная, чем физика. И опыт есть. И кадры. Задача КГБ – лишь знать положение и манипулировать людьми. А люди сами сделают все, что нужно, причем без формального сотрудничества с КГБ».
Исповедь Писателя
А вообще говоря, вы во многом правы, – признается Писатель. Сразу по приезде сюда я написал книжку. Кое-что в ней не понравилось издателям. Меня попросили исправить и подсказали, в каком направлении. Я отказался. Книгу все-таки напечатали: договор был заранее подписан. Напечатали – и книги как будто не было. Она исчезла, не успев по-явиться. Так что какая разница – не печатают (как у нас) или убивают равнодушием (как здесь)? Теперь я бы предпочел первое: по крайней мере, в героях какое-то время ходишь.
Мы в Союзе привыкли к тому, что если книга хорошо написана, то этого достаточно, чтобы она нашла дорогу к читателю. Книга может стать бестселлером независимо от прессы и критики, даже вопреки им. Здесь вы можете сочинять сверхгениальные книги. Но без рекламы и прессы их никто читать не будет. И покупать не будут.
А читатель! У нас книги глотают в день по нескольку штук. Запоем читают. А здесь? Есть у меня один знакомый тут. Очень интеллигентный человек. Он запланировал... обратите внимание, запланировал!.. прочитать во время отпуска одну широко рекламируемую книгу. А он тут типичен как читатель. Свободы! Многие ли у нас на самом деле нуждаются в них? Если человек нуждается в свободе, он и у нас рано или поздно ее добьется. Для себя лично, конечно. А для кого же еще? Сейчас в Москве практически можно напечатать все, что захочешь. Для этого надо всю жизнь прожить в литературной среде и отдать много сил на то, чтобы суметь напечатать то, что хочешь. Ну и что? Преодоление несвободы и достижение желаемого в результате жизненной борьбы приносит высшее удовлетворение.
Между прочим, если бы я напечатал в Москве книжечку вдвое менее критичную, чем та моя злополучная книжка, она имела бы резонанс не только там, но и здесь. А в нынешних условиях я смог бы ее напечатать.
Тут до сих пор видят в нас лишь нечто экзотическое, отклоняющееся от привычных норм. Потому тут в качестве советского образа жизни видят лишь крайности и исключительные явления нашей жизни, каких нет на Западе. Тут были бы все очень довольны, если бы Советский Союз на самом деле был большим концентрационным лагерем. Вот почему наша разоблачительная литература имела тут беспрецедентный успех. Когда начинаешь писать об обычных явлениях советской жизни, читатели теряют интерес: у них эти явления у самих есть. А ведь, казалось бы, только после этого должен был бы появиться настоящий интерес: ведь речь идет о них самих. Надо иметь долгий опыт жизни в нашей стране, чтобы обратить внимание на важность очевидного. Изменение взгляда на давно знакомые явления – это тоже чего-то стоит.
И какой же урок я из всего этого извлек? Такой же, как в Москве: писать так, чтобы моя писанина устраивала тех, кто вершит здесь судьбами нашей литературы. И московский уровень теперь для меня уже недостижим.
Вся моя прошлая жизнь была негласным сговором с властями, с коллегами, с друзьями. Я и сюда выбрался благодаря такому негласному сговору. Моя квартира кишела стукачами. Я делал вид, что не замечаю этого, и разговаривал с ними, будучи уверен в том, что мои слова где-то фиксируются и взвешиваются. В частности, я поклялся не лезть в политику, не писать антисоветских книг, встречать доброжелательно любых гостей из Москвы. Одним словом, я дал им понять, что я – типичное советское дерьмо. Попав сюда, я сделал попытку обрести независимость. Ради нее я и удирал сюда. Но не успел я оглянуться, как оказался в той же сети сговоров. Только в еще более цепкой и унизительной. Из нее уже не вырвешься – некуда. Из неволи еще есть выход: на свободу. А из свободы уже никаких выходов нет. И самое ужасное состоит в том, что Запад уже не есть объект для великой литературы. Советский Союз – вот самое интересное с точки зрения литературы явление столетия. В Москве, а не в Нью-Йорке, не в Париже, не в Лондоне вырастает древо жизни. Русская литература имеет неповторимую возможность описать этот феномен... Не разоблачить, а именно описать в его могучей жизнеспособности и стать благодаря этому великой литературой. Я не апологет советского строя. Но я пришел к выводу, что великая русская литература теперь возможна только как апологетическая, но ни в коем случае как критическая.
Я вычеркнул Писателя из моего списка советских агентов. Интересно, сумею ли я вычеркнуть из этого списка себя?
Агент
Я совсем не ощущаю себя советским агентом. Обычно я вообще забываю об этом. В Москве у меня был один знакомый в военной разведке. Он мне говорил то же самое. Его (назову его Агентом) забросили на Запад методом женитьбы. Позже, на курорте, познакомились с парой из того же города. Назову их Мужем и Женой. Агент стал любовником Жены. Случайно узнал, что Жена работает в фирме, выполняющей военные заказы. Он понял, что удача сама пришла к нему. Он вообще придерживался принципа: либо удача сама придет, либо не придет, несмотря ни на какие усилия. Это в кино и в романах, где события многих месяцев и даже лет сжимаются в полтора часа или в сотню страниц, шпион ощущает себя шпионом и ведет себя так, будто он каждую минуту рискует жизнью, говорил он. А в реальной жизни растянуто. Я два года прожил на Западе, вообще позабыв о том, что я – шпион. Даже узнав, что Жена имеет доступ к военным секретам, я не сразу использовал эту возможность.