Кто-то похлопал Пьюла по плечу, и он неприветливо уставился в серьезное лицо юноши в кепке и шейном платке. В руке молодого человека шелестела страничками тонкая брошюра.
— Прошу прощения, — рассеянно улыбаясь, сказал юноша. — Прекрасное утро, да? — и огляделся по сторонам, будто повсюду вокруг громоздились доказательства этих слов. Пьюл с досадой смотрел в его чистое лицо. — Я подошел, чтобы предложить спасение, — сообщил юноша. — Так легко обрести его, верно?
— Ну, даже не знаю, — совершенно честно ответил Пьюл.
— Между тем это так. Оно повсюду: в рассвете, в реке, в дарах моря…
Юноша театрально повел рукой, указывая на тележку на пирсе под ними, набитую свежевыловленными кальмарами. И все это время не переставал улыбаться взъерошенному Пьюлу, рассеянно потиравшему созревающее воспаление на кончике носа. Довольный удачно приведенным примером в виде кальмаров, юноша отер собственный нос, хотя в том не было никакой нужды.
— Я принадлежу к Новой церкви, — объявил он, протягивая алхимику стопку брошюрок. — К той Новой церкви, которую никогда не назовут старой.
Пьюл заморгал, не сводя с него глаз.
— А знаешь почему?
— Нет, — признался Пьюл, снова потянувшись к носу.
Словно бы под магнетическим воздействием, юноша тоже взялся тереть собственный нос — полагая, видимо, что сбоку к нему прилипло нечто, устоявшее в прошлый раз. Заметив этот жест, Пьюл ощутил, как лицо начинает багроветь. Этот дурачок что, посмеяться над ним вздумал? Скрипнули зубы.
— Какого рожна тебе от меня надо? — выкрикнул он.
Враждебный натиск Пьюла чуть не отбросил юнца назад, но тот быстро вернул себе уверенность, расправил плечи и заулыбался шире прежнего.
— Конец близок! — с довольной усмешкой объявил он. Мысль об Армагеддоне явно приводила юношу в восторг. — У тебя остались считанные дни, чтобы спасти свою бессмертную душу. Говорю же, Новая церковь укажет верный путь. Наш пророк Шилох, Новый Мессия, он и есть этот путь! Он поднимает людей из могилы! Дарует мертвым искупление! Он…
Пьюл уже не мог этого выносить.
— Так ты говоришь, я должен обратиться, чтобы спасти себя? Склоняешь к обращению этим своим шантажом?
Юнец глазел на него. Невероятно, но улыбка сделалась даже шире.
— Я говорю, — возвестил он, бездумно поднося руку к своему носу, — что лишь он, рожденный не от мужчины, сможет прекратить твои страдания, сможет поднять…
С этими словами юноша возложил свою ладонь на лоб Пьюла, словно врачуя его душу здесь и сейчас, посреди толчеи тяжело ступающих людей с корзинами угрей и акульих голов. Прикосновение ко лбу действительно прошибло измученного Пьюла, но несколько иначе, чем было задумано.
Испустив проклятье, Пьюл уронил чашку, выхватил стопку брошюр из рук юноши и швырнул их все на камни набережной.
— Дрянь!.. Пустая болтовня!.. Мусор!.. — визжал Пьюл, вытанцовывая на брошюрках, сминая их подошвами и раздирая каблуками. Нагнулся, подхватил охапку книжиц и швырнул через перила, и ветер весело погнал их прочь, кружа, будто грошовые детские забавы. Пьюл же выдал на радостях еще с полдюжины коленец; глаза круглые, как блюдца, рот перекошен яростью.
Юноша, коего заодно с брошюрами оставила и улыбка, на шажок отступил назад — и еще раз, чтобы увериться: Пьюлу до него не допрыгнуть. Лишь тогда он повернулся и бросился бежать вниз по ступеням набережной, подгоняемый воплями «свинья поганая!» и «чертов выродок!», которые будто бы даровали ему крылья.
Пьюл еще долго орал вслед наглецу, ухватившись за перила, и даже не замечал на себе косых взглядов прохожих, которые старались обойти его по широкой дуге, чтобы не вызвать ненароком новый припадок бешенства. Его багрово-синюшное лицо само по себе представляло интерес; люди глазели на Пьюла, силясь понять причину такой ярости, шептались и подталкивали друг друга локтями. Пытаясь отдышаться, Пьюл уставился на донце поднятой чашки и разглядывал его, пока не заметил у себя под ногами последнюю растоптанную брошюру, выпачканную песком и с отпечатками мокрых подошв. Он подобрал изданьице — на обложке кто-то, у кого напрочь отсутствовало всякое представление о перспективе, грубо изобразил длинный дирижабль, плывущий меж облаков. Над ними, рассекая темнеющее небо, пламенела до странности фаллическая комета, изогнувшаяся в сторону плоской земли. «Время близится!» — гласила надпись под иллюстрацией. О каком конкретно времени шла речь, оставалось неясным, ибо разъяснения затерялись под грязным отпечатком башмака.