Впереди был Монтеморелос. Снова спуск. Становилось невероятно жарко, пропадало чувство реальности. Дину во что бы то ни стало понадобилось разбудить меня и показать все это.
— Смотри, Сол, это пропустить невозможно!
Я смотрел. Мы проезжали мимо болот. Время от времени нам встречались странного вида мексиканцы, они шли по обочине дороги, ободранные, в лохмотьях, к веревочным поясам у них были подвешены тяжелые большие ножи. Они останавливались и провожали нас бесстрастным взором. Иногда сквозь перепутанные ветви кустов нам удавалось увидеть крытые соломой хижины с бамбуковыми, как в Африке, стенами — самые настоящие шалаши. Загадочные, как луна, девушки выглядывали из таинственных, обвитых зеленью входов.
— Слушай, — кричал Дин, — мне бы хотелось остановиться здесь и побаловаться немного с этими крошками, только, видишь, обязательно какой-нибудь старик или старуха крутятся поблизости, по большей части на заднем плане, иногда даже ярдах в ста, собирают ветки или навоз или присматривают за скотиной. Девушки никогда не бывают одни. Никто никогда не бывает один в этой стране. Пока вы спали, я постигал и эту дорогу, и эту страну. Если бы только я мог рассказать тебе все, что я передумал!
Он был словно не в себе. Глаза воспаленные и сумасшедшие и в то же время покорные и нежные. Он встретил людей, себе подобных! Мы неслись по бескрайней болотистой местности со скоростью сорок пять миль в час.
— Сол, я думаю, местность теперь долго не изменится. Если ты поведешь машину, я посплю.
Я сел за руль и повел машину. Теперь настал мой час грезить. Мы мчались через Линарес, через плоскую и жаркую болотистую равнину, через дымящуюся Рио-Сото-ла-Марина где-то около Идальго и дальше, дальше. Бесконечная долина, зеленые джунгли, перерезанные полосами покрытых молодыми всходами полей. На узеньком ветхом мосту стояли люди, они смотрели на нас. Река несла свои горячие струи. Потом мы стали подыматься выше и выше, пока наконец на нас снова не начала надвигаться пустыня. Впереди был город Грегориа. Стэн и Дин спали, я сидел за рулем один пред лицом вечности, и дорога убегала от меня вдаль, прямая, как стрела. Как это было непохоже на поездки по Каролине, или Техасу, или Аризоне, или Иллинойсу! Мне казалось, что мы несемся по дорогам вселенной туда, где мы сможем наконец познать самих себя, туда, где обитают индейские феллахи — едва ли не главное среди первобытных страждущих племен человечества, словно поясом охвативших экватор от Малайи (длинного ногтя на пальце Китая) к огромной Индии, и дальше к Аравии, к Марокко, и снова к пустыням и джунглям Мексики, и затем по волнам к Полинезии, к таинственному, укутанному в желтую мантию Сиаму, и снова кругом и кругом, так что одни и те же надрывающие душу напевы слышатся у полуразвалившихся степ Кадикса в Испании и за двенадцать тысяч, миль оттуда в центре Бенареса, столицы мира. Сомнений быть не могло, эти люди — настоящие индейцы. Они совсем не были похожи на всяких Педро и Панчо — героев глупых сказок цивилизованной Америки: у них были широкие скулы и раскосые глаза, с ними было приятно иметь дело, они не были дурачками, они не были шутами, они были индейцы. Пусть волны морские принадлежат китайцам, земля — владение индейцев. В пустыне, именуемой историей, они что скалы в пустыне земной. И они знали это! Провожая взглядом нас — по всей видимости, самодовольных толстосумов-американцев, собравшихся повеселиться в их стране, — они знали в душе, кто родоначальник и кто потомок извечной жизни на земле. Знали, но ничего не говорили. Потому что, когда мир истории будет разрушен и снова — уже в который раз! — настанут времена, предсказанные в апокалипсисе феллахов, люди теми же глазами будут смотреть на вселенную из пещер Мексики, как и из пещер Бали, где было положено начало всех начал, где был вскормлен Адам и где ему преподали урок познания. Обо всем этом я думал и думал, пока вел машину в горячий, насквозь пропеченный солнцем город Грегориа.
Джек Керуак
ДОРОГА В МЕХИКО-СИТИ