Прямо перед нами неясно вырисовывались горы, сплошь зеленые. Одолев этот подъем, мы окажемся на огромном центральном плато, а там уж дорога поведет нас прямо в Мехико. В мгновение ока взлетели мы на высоту 5 тысяч футов над уровнем моря и понеслись по окутанным туманом горным перевалам, откуда открывался вид на дымящиеся желтые ручейки, далеко-далеко внизу под ногами. Это была знаменитая Монтесума. Что-то загадочное появилось в облике встречавшихся на дороге индейцев. Они ведь совсем особенный, ни на кого не похожий народ, эти горные индейцы, внешний мир которых ограничивается панамериканским шоссе: низенькие, приземистые, темные, со скверными зубами… Многие несли на спине невероятных размеров поклажу. На крутых склонах бездонных горных ущелий, заросших буйной тропической растительностью, мы видели возделанные клочки земли. По склонам карабкались вверх и спускались вниз индейцы — они работали на своих крошечных полях. Дин вед машину со скоростью не выше пяти миль в час: ему хотелось разглядеть все.
Ой-ой-ой! Вот уж чего никак не ожидал увидеть!..
На вершине самой высокой горы, не уступавшей Рокки-Маунт, мы увидели заросли бананов. Дин вышел из машины, чтобы показать их нам, и стоял, потирая живот. Мы остановились на горном уступе. Крытая соломой лачужка прилепилась к нему. Она, казалось, повисла над пропастью, которая и была миром. Солнце набросило золотистую дымку на все вокруг и скрыло от нас Монтесуму.
Во дворе перед лачугой стояла крошечная трехлетняя индианочка и, засунув палец в рот, наблюдала за нами большими карими глазами.
— Она, наверно, никогда еще не видела стоящей машины, — прошептал Дип. — Здравствуй, девочка! Как поживаешь? Мы тебе нравимся?
Девочка застеснялась, отвернулась и надула губы. Мы заговорили между собой, и она принялась разглядывать нас, положив палец в рот.
— Как жаль, что у меня нет ничего, чтобы подарить ей! Только подумать — родиться на этом уступе и всегда жить здесь. Уступ, и больше ничего — здесь вся их жизнь. Отец ее, наверное, ползает, обвязавшись веревкой, на дне ущелья за ананасами или рубит над этой бездной ветки на топливо, склонившись под углом в восемьдесят градусов. Она никогда не уедет отсюда, никогда не узнает, что есть какой-то другой мир. Здесь ее родина. Воображаю, какой у них должен быть дикий вождь! Наверное, если отойти на несколько миль подальше от дороги, вон за тот утес, можно встретить еще более диких и загадочных людей. Конечно! Ведь панамериканское шоссе принесло все же какую-то цивилизацию этому придорожному народу. Обратите внимание на капли пота у нее на лбу! — указал нам Дин со страдальческой гримасой. — Маслянистые… И они уже никогда не высохнут, потому что здесь жарко круглый год, и она не знает, что можно иметь сухой лоб. С влажным лбом она родилась и с ним умрет…
Капли пота на лобике девочки не стекали вниз, а стояли, словно застывшие, тускло поблескивая, как хорошее оливковое масло.
— Как все это должно действовать на их души! Как они должны отличаться от нас во всем — в своих заботах, взглядах, желаниях…
Дин поехал дальше. На лице у него застыл благоговейный ужас, рот приоткрылся, он ехал со скоростью десять миль в час, пристально вглядываясь в каждого встречного. Мы взбирались все выше и выше.
Чем выше, тем прохладнее становился воздух. Индианки, попадавшиеся нам на дороге, с головой кутались в одеяла. Они отчаянно махали. Мы остановились узнать, в чем дело. Они хотели продать нам горный хрусталь. Огромными карими невинными глазами смотрели они нам в глаза, и так взволнован и чист был их взгляд, что ни одной грешной мысли не шевельнулось у нас по отношению к ним. К тому же они были очень юны — некоторым было лет по одиннадцать, только на вид им можно было дать все тридцать.
— Смотрите на эти глаза! — шептал Дин.
Они напоминали глаза пречистой девы, когда она была ребенком, — нежные и всепрощающие. И смотрели они на нас прямо-прямо, не отрываясь, а мы протирали свои бегающие голубые глаза и снова встречали их взгляд — проникающий в самую душу, печальный и гипнотизирующий.
Но, заговорив, они вдруг становились суетливыми, назойливыми и даже глупыми.
— Они только недавно научились торговать горным хрусталем. Ведь шоссе провели лишь лет десять назад, до тех пор весь народ, наверное, пребывал в молчании.
Девочки с причитаниями обступили машину. Одна из них, дитя особенно эмоциональное, вцепилась в потную руку Дина и лепетала что-то по-индейски.
— Да, да, милая! — говорил Дин нежно, почти грустно.
Он вылез из машины и начал рыться в прикрученном сзади обшарпанном чемодане — все в том же старом, видавшем виды американском чемодане, — и вытащил оттуда наручные часы. Он показал их девочке. От радости она завсхлипывала. Остальные в изумлении столпились вокруг. Тогда Дин стал рассматривать камушки, лежавшие на ладони девочки, ища «самый красивый, самый прозрачный, самый маленький хрусталик, который она сама нашла в горах для меня…».